Карп поднял пистолет полицейского, осмотрел его и тоже положил в свой карман.

Люба вышла первой, все разведала и через минуту позвала их. Но уже на огороде, возле сарая, она вдруг остановилась.

— А корова как?

— Да брось ты корову! — махнул рукой Карп-. — Не до коровы теперь.

— Ну, нет. Корову я им не оставлю. Да и Вите нельзя без молока, — и Люба быстро пошла обратно.

Они ждали ее у сарая. Вскоре она вернулась, ведя на веревке корову.

С крыши сарая падали крупные капли. Западный ветер бил им в лицо густой влажной струей, принося запахи близкой весны.

Корова глубоко увязала в рыхлом мартовском снегу. С трудом переводил дыхание больной Маевский. Татьяна поддерживала отца под руку.

Дойдя до леса, они вышли на дорогу, по которой всю зиму ездили за дровами.

Карп с облегчением вздохнул — и оттого, что идти стало легче, и оттого, что опасность оставалась позади, там, в деревне, в поле, а тут, в лесу, — хозяева они; ни полицаи, ни гитлеровцы сюда не рискнут сунуться.

Татьяна чувствовала какую-то необычную легкость на душе, — где-то в глубине рождалось и быстро росло великое и радостное ощущение свободы. Она наклонилась к мальчику, слушала его ровное дыхание и счастливо улыбалась.

«Вот мы и на воле, сыночек… как птицы… К своим придем… Спи, мой птенчик…»

Глухо стонали высокие сосны.

«Повернем по дороге на Ягодное, а там к Рогу и по линии — к своим», — думал старый Карп и время от времени просил:

— Не спеши, Люба.

Шедшая впереди Люба неожиданно повернула совсем в противоположную сторону.

— Ты куда? — спросил удивленно Карп.

— Они теперь за Горелыми болотами, на Лосином острове. Там у них зимний лагерь, — ответила девушка.

Никто не спросил у нее, откуда она это знает.

Карп вздохнул:

— Далековато.

ЧАСТЬ II

Два дня шел теплый апрельский дождь. Он смыл весь снег, и сразу разлились реки, озера и болота, затопив обширные просторы приднепровской земли.

Лосиный остров был отрезан половодьем от всего мира. Остров этот не походил на обычную болотную гриву, покрытую низкорослым, чахлым от излишка влаги сосняком. Это был узкий и длинный выступ большого леса. С трех сторон его окружало непроходимое болото, тянувшееся на десять с лишним километров в сторону Днепра. От леса выступ был отделен небольшой, но сильно заболоченной речкой. По берегам ее рос густой ольшаник, обвитый хмелем. Весной речка заливала ольшаник, и выступ превращался в настоящий остров. На острове рос смешанный лес, в котором причудливо перемежались могучие старые дубы и молодые высокие сосенки.

На третий день ветер разогнал тучи, и выглянуло ласковое весеннее солнце.

В партизанском лагере началась нормальная жизнь. Люди вышли из землянок и рассыпались по лесу. Одни вычерпывали ведрами скопившуюся в землянках воду, другие собирали сухие дрова и суетились у кухни.

На краю болота занималась группа молодых партизан во главе с Женей Лубяном — они обучались меткой стрельбе из винтовок и автоматов. Это была специальная снайперская группа, созданная по инициативе Лубяна, первоклассного снайпера, еще до войны полечившего второй приз на республиканских соревнованиях стрелков-осоавиахимовцев. Пули Лубяна снимали немецких часовых и полицейских с Такого расстояния, что немцам очень часто не удавалось даже определить направление выстрела… Это его пуля попала на полном ходу машины в висок офицеру Редеру. За восемь месяцев пребывания в партизанском отряде на личном счету Лубяна было уже около тридцати убитых оккупантов и полицаев. Все молодые партизаны завидовали ему. Серьезно и старательно обучая своих товарищей снайперскому искусству, Женя Лубян все время втайне мечтал о снайперской винтовке с оптическим прицелом. Ни разу не довелось ему увидеть у немцев такую винтовку, а то быть бы ей в его руках…

После гибели семьи, у него, двадцатилетнего юноши, поседели виски, он похудел, вытянулся, стал молчаливым и хмурым, но не потерял своей обычной подвижности. Единственной целью его жизни была теперь месть врагу, и он мстил беспощадно, жил только местью, отбросив все остальные чувства.

В середине лагеря, вокруг двух длинных столов, разместилась другая группа партизан — более многочисленная, чем группа Лубяна. На столах лежали мины. Это занимались подрывники. Тут были люди разных возрастов — безусые юноши и такие, как Карп Маевский. Да и сам командир этой группы, Свирид Захарович Гнедков, был пожилым человеком с рыжей длинной бородой. Война застала Гнедкова в служебной командировке в западных областях Белоруссии, и он не успел выехать — фронт обогнал его. Пробираясь на восток, он, к счастью, набрел на партизанский отряд Приборного и остался в нем. Механик по специальности, Гнедков скоро разгадал секреты мин и снарядов и стал командиром группы подрывников.

Рядом с подрывниками, в самой просторной и чистой землянке, занималась с санитарами врач Алена Григорьевна Зайчук. Среди ее слушателей была и Татьяна Маевская: правда, обучалась она санитарному делу без особенной охоты и очень часто, когда не была занята в сангруппе, присаживалась к подрывникам, поглядывая с завистью и в ту сторону, где занимались разведчики. Татьяна была бы не прочь перейти в одну из этих групп, но приказ командира есть приказ. Дисциплина в лагере была суровая.

Ее сын Витя уверенно, как хозяин, шагал по партизанскому госпиталю и уже несколько раз подходил к дощатой перегородке, за которой помещались раненые, и стучал кулачком в дверь:

— Ту-ту… Дай, дай…

Но пока шли занятия, его туда не пускали: в палате сразу поднялся бы шум — раненые очень любили шутить и играть с забавным малышом. Наконец кто-то из раненых все же открыл ему дверь, и мальчик незаметно проскользнул за перегородку.

Возле Алены Григорьевны сидела худенькая девочка лет девяти. Это была Ленка Лубян, только что оправившаяся от ранения.

Остальные партизаны была заняты в глубине леса обычным солдатским делом: учились перебегать под огнем, переползать, окапываться, преодолевать препятствия, бросать гранаты. Командовал ими молодой высокий командир в форме старшего лейтенанта — Алексей Иванович Павленко. В первом бою он попал в окружение, но прорвался и с группой бойцов примкнул к партизанскому отряду.

В этот день не занималась только одна группа партизан, носившая название «специальной» или «агентурной» — занятия с ней всегда проводили командир или комиссар отряда. Почти вся она дней десять тому назад ушла во главе с комиссаром отряда, куда — об Этом в отряде не знали.

Единственный оставшийся в лагере представитель этой группы Петро Майборода, скучая без работы, лежал на куче свежих хвойных веток и мастерски выводил на трофейной губной гармонике веселые мотивы.

Время от времени он переставал играть и, не отнимая гармошки от губ, подолгу смотрел на небо, на проплывавшие по нему белые облака. Иногда он тяжело вздыхал, и тогда из гармошки вылетал протяжный, грустный звук. Майборода всю свою жизнь мечтал быть летчиком. Были у него и другие причины чтобы вздыхать. Он был обижен и даже оскорблен тем, что комиссар отказался взять его с собой на исключительно важное и, судя по всему, опасное и интересное задание. Даже эту новенькую — Любу — взял, а его — старого, опытного разведчика — не взял. Только улыбнулся в ответ на его просьбу и сказал:

— Фантазия у тебя, Борода, очень уж богатая, и рисковать ты большой охотник. Не подходишь для такого дела.

Фантазия! При чем тут фантазия? Майборода снова вздохнул. Гармошка издала грустный звук. Хлопец удивленно посмотрел на нее и спрятал в карман.

«Эх, скорей бы Андрей возвращался! Тогда бы мы снова показали, на что способны… Фантазия!..»

Из землянки вышел командир отряда Сергей Федотович Приборный; осмотрев лагерь, он завернул в лес и направился к группе Павленко. Увидев Майбороду, он остановился и несколько минут с улыбкой наблюдал за хлопцем. «Вот лентяй». Петро, не замечая командира, снова вытащил гармошку, но не заиграл, а запел: