Кроме того, Дольф уже сообразил, что его подъем проходил не по прямой, а под углом от лачуги, так что, даже если бы вниз покатилась настоящая лавина, она все равно прошла бы в сотнях футов от Наннет. Но это происшествие сделало Дольфа более осторожным, и замедлило продвижение.

А затем, внезапно — когда Дольфу уже казалось, что он будет вечно взбираться на эту гору, — он поднялся с очередной террасы и оказался на самом гребне, и под ним распростерлась залитая солнечным светом второй половины дня пустыня.

Несмотря на ее неподвижность, ослепленным глазам Дольфа казалось, что она все же движется каким-то странным образом. Ветра не было вовсе, нигде не курились песком вершины дюн, но ощущение движения не проходило. Не сразу Дольф понял, что это просто причудливая игра света. Покатая пустыня, казалось, горела спокойно и неумолимо, словно сами атомы древних песков, распадаясь, на глазах у него превращались в холодный свет. Свет, словно блеск бриллиантов, превращал ржавый цвет песков в коричневый, а тени казались жидкими лужами разлитых чернил.

Дольф пошарил взглядом. Невзирая на солнце, небо было достаточно темным, чтобы на нем было видно множество звезд, но даже сквозь его черноту проглядывали синие оттенки. В целом небо выглядело так, словно состояло из тех же чернил, слегка побледневших вокруг Солнца и звезд. А еще оно походило на купол из заляпанного хрусталя, сквозь который местами горели далекие астрономические огоньки.

Ошеломленному Дольфу пришла на ум средневековая гравюра, изображающая человека, который дошел до горизонта плоского мира, где небеса смыкаются с землей, прорвался через хрустальное небо и с удивлением уставился на звездные сферы, вращающиеся по большим и малым кругам. Дольф понимал, что эту гравюру не следует воспринимать буквально, что она символизирует то, что философ проделывает мысленно, и что нельзя сделать физически. Но на какую-то долю секунды Дольфу захотелось пересечь пустыню, чтобы коснуться неземного горизонта...

Но Дольф понимал, что это было бы смертью. Пустыню Марса нельзя было пройти пешком. Только оборудованная экспедиция на вездеходах, владеющая всеми ресурсами и технологиями, которые могла дать Земля, могла бы попытаться, и то это было бы смертельно опасно. Для Дольфа заманчивый хрустальный горизонт был столь же недосягаем, как сама Земля.

Эти мысли вернули его к реальности, и Дольф принялся распаковывать свое устройство. Но он не мог не удивляться свету. Очевидно, это был один из редких дней «синего прояснения», когда атмосфера Марса, обычно непрозрачная для синего света, как и все атмосферы, внезапно становилась прозрачной для коротких волн видимого спектра. Этот эффект был неоднократно отмечен и даже сфотографирован земными астрономами.

Все было прекрасно, не считая того, что никто не мог объяснить это явление. Даже здесь, на Марсе, у Дольфа не было никаких предположений, что могло вызвать «синее прояснение», как и у земных астрономов.

Глушитель вроде бы не понес ущерба во время подъема на гребень. Дольф поискал место, где можно его установить. Без сомнения, это должна быть скала, но такая, где было бы укрытие от песка. В итоге Дольф выбрал место на плоской, подобно столовой горе, вершине, на которой закрепил устройство, обложив его тяжелыми камнями. Чашечки устройства уже вращались на вечернем ветерке, и в наушнике раздавался треск, почти такой же сильный, как внизу во время бури.

Теперь нужно было сбросить антенну вниз, с гребня кратера. Там было уже темно, поэтому Дольф не мог сказать, размоталась антенна полностью или зацепилась за какой-нибудь выступ.

Он легко проверит это во время спуска, идя вдоль антенны. Но это будет завтра утром. Дольф быстро раскинул лагерь, и остаток вечера провел, глядя на Землю, появившуюся после того, как Солнце село за хрустальный горизонт, пока не стало слишком холодно и пришлось спрятаться в импровизированную палатку.

Возвращение было во многих отношениях труднее подъема — отчасти потому, что теперь Дольфу приходилось все время глядеть вниз, а отчасти потому, что антенна, разматываясь, не учитывала удобный для спуска человека маршрут. Однако набранный опыт помогал ему избежать самые опасные ловушки, так что, в конечном счете, спустился он гораздо быстрее, чем поднимался.

Но когда он вернулся «домой», в лачугу, то обнаружил, что Наннет снова плохо. Нет, ничего серьезного не было, очевидно, причиной этого стал, в основном, страх и одиночество, и через несколько часов после его возвращения девушка снова пришла в норму.

Тем не менее, Дольфу стало ясно, что он уже никогда не посмеет покинуть оазис один... А то, что он помнил о подъеме, показывало, что нечего и мечтать проделать его вместе с Наннет. К лучшему или к худшему, но его дальние прогулки закончились.

На Земле в Арктике весна такая холодная, а лето такое короткое, что земля на глубине нескольких футов под поверхностью никогда не тает. Этот твердый, как железо, слой называется «вечной мерзлотой», и было в нем что-то от той стены, о которую разбились все попытки Хэртелей и Фордов спасти своих детей.

Проблема упиралась, частично, в расстояние, но не только в него, а и в сроки, которые колебались от двадцати пяти месяцев, до десятка лет — когда полет на Марс мог казаться хоть чуть-чуть выполнимым. В эпоху, когда космические полеты совершались уже более двух десятилетий, Луна, находящаяся на расстоянии в четверть миллиона миль от Земли, казалась людям почти что задним двором, хотя на нее еще не ступала ничья нога. Но стремление преодолеть расстояние в сорок восемь миллионов миль, лежащее между Землей и Марсом, при ближайшем рассмотрении выглядело чистой фантазией. И это было еще расстояние по прямой, тогда как космический корабль, совершающий такой полет, должен был пролететь в восемь раз больше.

Однако, беспилотные корабли, начиная с «Маринера-4» в 1965 году, наносили краткие визиты на эту планету. Настоящий же барьер «вечной мерзлоты» состоял из правящих кругом всевозможных уровней, барьер официального безразличия к любому проекту, который не мог пойти им на пользу. За этим безразличием не стояло никакой преднамеренной жестокости, только практичность, которая была хуже жестокости в своей преднамеренной близорукости.

Четверо лишившихся своих детей налогоплательщиков из Айовы не могли пробить эту ледяную стену. Не то, чтобы долгая и решительная кампания этих семей вообще не произвела впечатления. Дело «Детей в Небе», хотя уже закрытое больше года, оставило длительный след в памяти. И один журналист даже отметил его годовщину статьей, в которой требовал ответа на вопрос, что сделало за это время правительство — хотя он прекрасно знал ответ и спрашивал лишь в надежде смутить это правительство, которое невозможно было смутить ничем.

Но их кампания дала им, по крайней мере, одного друга из числа официальных лиц: Гарта Маршалла, директора научно-исследовательского отдела «А.О. Лефебр и Ко», гигантского промышленного комплекса, занимающегося производством ракетных ступеней, твердого топлива и многих других совершенно секретных объектов для НАСА и Министерства Обороны. Фактически, этот филлиал «Лефебра» создавал примерно половину аппаратуры для «Проекта Арес», а доктор Маршалл был когда-то поклонником миссис Хэртель, что и оказало влияние на его поддержку. Но вне зависимости от того, насколько искренней была эта поддержка, Хэртели и Форды были не в том положении, чтобы сомневаться в его мотивах.

Но сам доктор Маршалл к настоящему моменту был неспособен сдвинуть НАСА с места ни на сантиметр.

— Всегда одна и та же старая история, — сказал он на семейном совещании, последним из нескольких десятков, все таких же бесплодных и делавшихся все более мрачными. — К настоящему моменту мы не в состоянии сделать что-либо в рамках «Ареса» (разумеется, я вам ничего подобного не говорил), но мы работаем над улучшениями. В конечном счете, они добавят надежность всей миссии, но не поспособствуют ее началу.