— И ты не врешь это — двенадцать суток?

— А зачем же врать мне? И разве я заставляю тебя верить мне?

— И тяжело это было?

— Гораздо легче, чем перенести грипп или малярию. Лечиться голодом нужно, конечно, умеючи. Может, кому желательно, так я тово… Могу немного подучить…

— О! Пожалуйста! Конечно! Ещё бы! Лишь бы помогло только! — закричало разом почти несколько человек, и кое-кто придвинулся поближе к стоящему на кубрике Русланову.

— Ну уж за то, поможет ли, я не ручаюсь. Это будет зависеть не от меня лично, а от вас, — пояснил Русланов.

— Ничего, ничего!.. Поможет или нет, а ты учи!

— Не стесняйся… Мы за это денег тебе все равно не заплатим, — ответили ему.

Верила или не верила команда Русланову, но после его обещания научить, как можно легче переносить голод, все заметно повеселели, а когда немного успокоились, Русланов, оглядев с довольной улыбкой свою необыкновенную аудиторию, начал не спеша развивать теорию о лечении болезней голодом.

Где-то, вероятно, вычитанная Руслановым теория о лечении голодом сводилась к тому, что голод и растительная пища, очищая организм от мочевой кислоты, способствуют, якобы, не только его выздоровлению, а и некоторому сопротивлению разным болезням.

Чтобы легче было переносить курс лечения вообще, а тем более наступивший голод на судне, Русланов рекомендовал команде заняться самовнушением и поддерживать свое настроение и силы такими приблизительно самоподбадривающими словами: «Я вполне здоров!» «Я не хочу кушать!» «Я чувствую себя сытым!» «Я стойко и бодро буду ждать того времени, когда положение наше улучшится!» Произносить такие слова Русланов рекомендовал без насмешки, твердо и уверенно.

Когда после получасовой лекции Русланов умолк, один из кочегаров довольно сердито спросил вдруг:

— Ну а сам-то ты лечишься теперь этим и кушать сейчас не хочешь?

— Я этим не лечусь сейчас, — ответил с улыбкой Русланов, — я к этому привык уже. В начале голодовки просто сказал себе, что я не буду думать о пище две недели, и я о ней сейчас не думаю.

— И не хочешь жрать?

— Не хочу.

— Ну а отощаешь же ты за эти две недели?

— Конечно, отощаю. Упаду даже в весе фунтов на тридцать, и силы упадут, но главное — меня в это время не будет мучить голод, меня не будет тянуть к пище.

— Ей-ей, тебе, Русланов, только попом быть, — не утерпел один из кочегаров. — У тебя даже рожа как будто такая же, как у попа… С маслом.

Кочегары и матросы засмеялись.

— Да, умеет умасливать здорово, — поддакнул один из матросов. — С одной стороны, смешно все это выходит, по-ребячьи как-то, а с другой…

— А с другой похоже на правду.

— Вот именно.

— Слушайте, ребята! Давайте попробуем. Давайте начнем и посмотрим, что будет, — предложил не потерявший еще живости масленщик Адольф.

— Давайте! — загудело разом несколько голосов, и все зашевелились.

— Давайте!

— Только ты, Русланов, уйди от нас, — предложил матрос Смирнов, — а то ты научил нас, дураков, а потом будешь смотреть на нас и смеяться. Иди лучше в кубрик и смейся в кубрике. Марш!

— Ну, ладно уж. Уйду, — ответил, добродушно улыбаясь, Русланов. — Начинайте. Только не озорничайте, а действуйте серьезно.

— Все понятно… Уваливай…

Русланов с добродушной улыбкой направился в матросский кубрик, а матросы и кочегары с гомоном и смехом начали размещаться по своим постелям. Когда все уселись и прилегли на своих местах, масленщик Адольф спросил:

— Ну что же, ребята, начинаем?

— Конечно, начинаем… Чем раньше, тем лучше.

— А с чего же начинать-то? — бестолково посматривая на всех, спросил кочегар Звонцов.

— С чего начинать? А ты вот слушай. Я буду говорить, а вы все повторяйте за мною, — скомандовал Адольф.

— Ладно, командуй.

— Начинаю… только с верою.

— Есть! С верою!..

— Я сыт! — довольно серьезно произнес Адольф.

— Я сыт! — загудело в тон ему несколько голосов почти разом, но абсолютно без соответствующей моменту серьезности.

— Я здоров! — изрек Адольф.

— Я здоров! — разом ответило ему человек двадцать пять, а кочегар Лагунин не замедлил добавить вслед:

— Я так здоров, что сожрал бы слона.

— А я не подавился бы даже кашалотом, — заверил его матрос Лютиков.

После слов кочегара Лагунина и матроса Лютикова все на трюме затряслись от смеха.

— Ха-ха-ха! Хо-хо-хо! — неслось на разные лады из двух десятков разных глоток.

Раздосадованный несерьезным отношением к самовнушению, Адольф сердито начал было протестовать против мальчишеского поведения некоторых товарищей, но его сейчас же с хохотом и бранью остановили.

— Да брось ты, Адошка, дурака валять! Ну какое тут самовнушение, когда кишки второй месяц марш играют. Подурачились немного — и будет… А отдохнем, опять начнем… Это хорошо самовнушением заниматься на сытое пузо, а он выдумал: Я сыт! Я здоров!

— Ха-ха-ха!

— Хо-хо-хо!

Намерение Русланова научить команду при помощи самовнушения не чувствовать потребности в пище скандальным образом провалилось. Но зато оно пригодилось как хороший материал для поддержания юмористического настроения среди команды в дальнейшем.

Заинтересовавшись неожиданно теорией и практикой самовнушения, команда не обращала внимания на то, что мастерил кочегар Виткевич, и только когда уже все успокоились, один из кочегаров заметил:

— О Езус-Мария! Что это пан Виткевич соорудил?

Когда все обернулись в сторону Виткевича, то увидели почти готовый из дерева и стальной проволоки лук.

Пан Виткевич всегда мастерил какие-нибудь не соответствующие солидности его возраста мелкие вещи, был редко общителен с товарищами, больше молчал, чему-то молча улыбался и единогласно, но без уговора между собой, был причислен командой к разряду людей «без двенадцатой клепки в голове». Им не пренебрегали, но и не дружили с ним. Он был чужд не только русским, украинцам и латышам, а даже своим соотечественникам полякам. С ним никто не водился и он ни с кем.

— Что пан соорудил? — спросил кочегар Зюзин у Виткевича, не надеясь, однако, на ответ всегда отмалчивающегося Виткевича.

— Пушку! — задорно-весело и неожиданно для всех ответил вдруг Виткевич.

— Кашалотов стрелять или на «Эмдена»?

— Дураков стрелять, — опять задорно ответил Виткевич, видимо чувствуя при этом какое-то, ему одному лишь понятное, превосходство над всеми сидевшими перед ним матросами.

— Это плохо, — ответили ему. — На дураках, говорят, свет держится, а ты такое задумал. Бога боялся бы…

Вскоре переключив внимание на что-то другое, о Виткевиче и его луке забыли.

И только после обеда, по времени, конечно, зайдя в кубрик, один из кочегаров обнаружил, что Виткевич занят подготовкой к охоте на крыс.

Крыс, несмотря на то, что их каждый рейс перед выходом из Одессы душили в трюмах серой, на пароходе всегда было много. Особенно много их было в надпалубных помещениях, в машинном отделении и в кубриках за деревянной обшивкой. Днем крысы возились, скреблись и пищали за обшивкой, а ночью, когда команда спала или отдыхала, крысы часто и безбоязненно выбегали из-под коек, бегали по палубе, по столам, а иногда даже по телам и лицам спящих на койках людей.

Когда кубрики были свободны от людей днем, крысы и днем не боялись показываться в кубрике, перебегая из одного места в другое.

Отъевшиеся на жирных судовых харчах, кошки редко обращали внимание на бегающих по палубе крыс.

Бывшие на «Юге» две кошки начали интересоваться крысами и занялись постепенно охотою на них тогда только, когда сократилась выдача порций для команды. Не получая никакой харчевой поддержки, кошки за месяц очистили от крыс почти все палубные помещения. То, что обнаружил случайно в кубрике Виткевич, было, вероятно, не больше, как жалким единичным экземпляром из многочисленного крысиного царства на судне. Охота Виткевича на крысу ради ее «мяса», никого, конечно, не удивила. Удивило отчасти только то, как «хитрая» Виткевича голова до этого додумалась.