Любимая дочь. Любимая жена. Та, для которой купили испытание в юношестве, она смотрела теперь непонимающим взглядом и пересохшими губами просила о пощаде.

Но щадить тут было некому.

— Дай это ей, — сказал Алкадий, протягивая Лиину чашу с каким-то приятно пахнущим зельем. — Магии тут нет, но будет легче.

Лиин чашу взял. Опустился перед девушкой на колени и ласково начал уговаривать ее выпить. Она пила, безропотно, давясь противным зельем, и продолжала смотреть умоляюще, а когда выпила, вновь попросила помочь, пощадить… кажется, что-то говорила о любящем муже, о ждущих ее детях, о богатых родителях, которые могли бы купить ее свободу золотом, много о чем говорила, но Лиин лишь дрожал от бессилия. Что теперь? Наплевать на приказ Зира, удрать к Арману и умолять все это закончить? Нельзя! И смотреть на нее, на ее мольбу нельзя!

— Подойди! — приказал Алкадий. — И помни, ты сам напросился мне в ученики.

Одно движение, и чаша разбилась на мелкие кусочки, а Лиин полетел к стенке. Щелкнули на руках, ногах, на шее браслеты, захолодила спину стена, и Лиин ошеломленно посмотрел на подходящего к нему учителя:

— За что? — тихо спросил он.

— Чтобы ты даже не думал вмешиваться. Потому что когда я тебя отпущу, будет поздно. Но я хочу, чтобы ты видел. И понял.

Он подошел к девушке, стал в шаге от нее, и в неясном свете факела его лицо показалось неожиданно бледным. Будто он сам чего-то боялся. Алкадий выпрямился, развел руки, шепча едва слышно какое-то странное заклинание, и вдруг вздрогнул, изошел мелкой дрожью, а на лбу его забилась мелко-мелко выступившая жилка.

Лиин хотел бы сам закричать, но крик не протиснулся через сдавленное горло: туника разорвалась на спине Алкадия, белая ткань вмиг пропиталась кровью, и из прорехи вылез такой невинный, такой нежный росток с острым, трогательным листиком и шевелящимися усиками… и с бусинкой крови. Росток сполз по позвоночнику мага, скользнул под руку, обвил пояс и повернулся в сторону что-то напевающей себе под нос девушки.

— Она твоя, — усмехнулся Алкадий и простонал сквозь зубы: алчущая крови лоза уже не церемонилась со своим носителем, выходила из него стремительно, жадно, с противным, таким громким чавканьем, пока не упала гибкой змеей на землю, свернувшись у ног Алкадия тугими витками.

И учитель выдохнул с облегчением, упал на колени, осторожно провел по гибкому стеблю узловатыми пальцами:

— Ешь, ешь, моя хорошая. Ты мне нужна сильной.

Вот она какая, Лоза Шерена. Лиин хотел бы отвернуться, но не мог. Хотел бы закрыть глаза, но не мог не смотреть.

Зеленой молнией бросилась лоза к девушке, обвила ее за шею, пощекотала усиками нежную щеку, сделала довольный виток вокруг пышной груди. И одурманенная зельем девушка засмеялась, как от щекотки, а лоза ее обняла за талию, скользнула по бедрам, новым витком — под коленями и мягко связала изящные щиколотки.

— Перестань, — хихикала счастливо жертва, а ствол лозы крепчал, из зеленого становясь коричневым, и стремительно росли на нем острые, с палец шипы. Лиин дернулся в кандалах, Алкадий горько улыбнулся, а лоза одним движением вонзила шипы в мягкую плоть жертвы.

И начался непрекращающийся тонкий крик… лоза довольно урчала, впитывала через шипы чужую магию, смешивалась кровь с грязью, отражала масляно блеск факела, и бедная девушка уже не кричала, хрипло стонала, сорвав горло в крике.

— Ты думаешь, мне это нравится? — спросил Лиина неожиданно оказавшийся рядом Алкадий. — Но за все надо платить. За хорошего учителя — тоже. Лоза — это моя цена. Смотреть, как моя лоза ест моих жертв — твоя. Молчишь? Ненавидишь меня сейчас? А знаешь, чему меня научил мой истинный учитель? Демон Шерен?

Он усмехнулся недобро, взял Лиина за подбородок и заставил посмотреть себе в лицо:

— Так слушай же, мальчик. Даже демон, презренный слуга зла, понимал то, что вы понимать отказываетесь. Боль, через которую проходят жертвы лозы, очищает. И эта бедная девушка, вынужденная жить в страхе и скрывать свой дар, вернется из-за грани уже гордой арханой, чей дар будут любить и лелеять. Я ей дарю новый шанс, ее любящие родные подарили ей жизнь в страхе. Потому зло нужно… как очищающий огонь проходит оно по душам и помогает сбросить груз ошибок. И возродиться иным, лучшим.

— Тебе оно не поможет! — выдавил Лиин. — И если думаешь, что тебе за гранью…

— Я не такой, как они, я все возьму в этой жизни, — усмехнулся Алкадий, щелкнул пальцами и подарил Лиину свободу. И тогда его вырвало в первый раз.

Но не в последний.

Лиин вполз в свою спальню, растворил настежь окно, пытаясь выветрить из себя запах чужой крови, смешанный с ароматом свежескошенной травы… ароматом довольной лозы… он ненавидел этот запах! Себя ненавидел!

Он вполз на кровать, свернулся клубочком и заснул, моля всех богов, чтобы никогда не просыпаться. И впервые за последние десять лет он засыпал не думая о своем архане…

— Зир… Зир, сволочь, забери меня отсюда, — прохрипел он, уже зная, что его никто не услышит.

А когда он проснулся, свет, проникающий через окно, стал уже по-вечернему медовым, а Алкадий сидел на краю кровати и изучал лицо ученика внимательным взглядом:

— Ты научишься находить в этом удовольствие, — усмехнулся он.

— Зачем?

— А зачем мы забиваем скот? Ради мяса? Шкур? Почему не возмущаемся каждый раз, когда волк убивает в лесу зайчонка? Потому что такова наша природа, Лиин. Не видеть того, что нам неудобно. Ты тоже хотел не видеть, но я тебе этого не позволю.

Лиин ничего не ответил. Подавив новый приступ рвоты, он отвернулся к стенке, надеясь вновь забыться тяжелым сном. Но забыться не удалось. А Алкадий все почему-то не уходил… и в комнате так страшно воняло свежескошенной травой.

Белоснежные цвета, минимум роскоши, безупречный порядок: покои Армана были похожи на него самого, идеальны. Обычно и Арман был идеален: спокоен и рассудителен.

Но сегодня архан злился, Нар редко видел архана столь злым, если не сказать, никогда. Обычно Арман был внешне холоден и лишен эмоций, и Нару приходилось угадывать его настроение по едва заметным мелочам: ноткам в голосе, складке между бровями, холодной, пробивающей дрожью, улыбке. Временами по скупым жестам или по чуть изменяющейся походке. Другие не замечали и этого: Арман с детства умел скрывать истинное настроение. Но всегда старался быть справедливым и душить в себе лишающие разума эмоции. И если уж карал, то за дело. И больше всего не прощал неповиновения.

Но Нару пришлось, и, даже зная о цене, он бы заплатил еще раз. И однажды Арман поймет.

— Мой архан, — поклонился он, закончив туалет старшого.

Арман холодно кивнул и подошел к зеркалу. Те же белые цвета, что и всегда. Отсутствие швов, которые заменяли тонкой работы застежки, идеально уложенные складки верхней, полупрозрачной туники, падающие на ладони кружева, скрепленные на запястьях широкими серебряными браслетами, исписанные знаками рода: Нару пришлось долго и упорно всему этому учиться. И Арман терпел и его ошибки, и его неудачи, хотя для него, как и для любого придворного, одежда значила очень много.

Волосы Армана, длинные, гладкие и почти белоснежные, были теперь собраны в хвост, на широком поясе спрятался кинжал с тонкой работой рукоятью: Нару самолично пришлось объяснять мастеру, что его архану не нужна красивая игрушка, ему нужно оружие, которое выглядело бы игрушкой. И боевой бич, который Арман использовал крайне редко: его любимое орудие смерти. Со всем этим Арман выглядел придворным, грозным придворным, подойти к которому отваживались немногие. А зря. Он никогда и никого не трогал без причины.

Арман был сильным воином, но слабоватым магом. И сегодня утром у него забрали его щит…

— Мой архан, — едва слышно сказал Нар, накидывая на плечи Армана белоснежный, оточенный мехом, плащ. — Может, сегодня ты все же останешься в замке?

— И буду прятаться подобно милой, красивой принцессе, не так ли, Нар? — усмехнулся Арман, и это были его практически первые слова, обращенные к харибу после наказания. — Из-за каприза какого-то мальчишки?