В это утро, слушая несмолкаемый рокот Струмы, он подумал, что теперь их спор окончен, а выиграла в нем сама река, потому что она какая была, такая и есть, такой и будет, неизменной на все века, когда на свете не будет их обоих. При этой мысли его охватила жажда мести: отомстить Илии за все — и за Таску, и за пакостное дело, которым он сейчас занимается.

Филипп уже ходил к председателю… без его вызова. Сначала спросил про письмо: получил ли? «Да, — ответил Сивриев, — и благодарен тебе». Он вспомнил некоторые новые факты. «Знаю, Марян говорил». Переступая с больной ноги на здоровую, он подбирал слова поярче, повыразительнее, чтобы Сивриев понял его стремление, а произнес совсем обыкновенно: «И что теперь будем делать?» Да, точно так и сказал: «Что будем делать?» В интонацию вопроса он вложил свою готовность на все, что от него потребуется. «Что делать?» — удивился Сивриев. Это был редкий момент, мало кто видел Сивриева удивленным. «Да». «Ты — ничего, — сказал он, немного помедлив. — Занимайся теплицами. Там должен быть полный порядок». «Но я не хочу стоять в сторонке, — настаивал он. — Я не герой, но терпеть этого подлеца нет сил. И Таску убил…» «Верю, но тебе действительно лучше стоять в стороне. Ты еще не до конца понимаешь, что Илия и ему подобные, с которыми ты собираешься воевать, люди иной породы. Не тебе тягаться с ними. — Подумал еще немножко и добавил: — Перед тобой будущее. А когда пускаешься в путь, то чем меньше врагов, тем лучше. Поверь на слово! Чем меньше, тем лучше. Так вот что я тебе скажу: занимайся теплицами, смотри, чтоб там был порядок во всем. Этого достаточно».

Он горел желанием броситься в бой с открытым забралом, а первый же его шаг окончился как-то непонятно для него. Может быть, теперь председатель изменил свое решение…

В коридоре перед кабинетом председателя собралось все правление. Значит, заседание. Но ведь он не член правления. Непонятно. Прошел Сивриев, однако по его виду не заметно, чтобы он его ждал. Показался в конце коридора Марян Генков.

— А-а, Филипп, пришел?

Сивриев, посмотрев на них, взял секретаря под руку, отвел в сторонку. Говорят вполголоса, но отдельные слова долетают до него:

— Не впутывай парня в эту историю, Марян.

— Он не малолеток… на ответственном посту. Пусть смотрит, учится…

— Не согласен… отошли его.

Секретарь парткома вернулся к нему, тяжело ступая, но сказал без тени неудобства, смущения: пока иди, а через час-полтора, как кончится заседание, приходи, надо поговорить по одному вопросу.

Точно через час он постучал в дверь кабинета секретаря парткома. Молчание. Постучал второй раз…. Решив подождать, прошелся по коридору. На стенде, прибитом к стене, обтянутом темно-красной материей, среди старых, выцветших таблиц, схем, диаграмм увидел новенькую грамоту: «Лучшему хозяйству округа». Он остановился у стенда и невольно стал вслушиваться в крики, несущиеся из кабинета председателя.

— Опомнитесь, люди! Сами себя на муки обрекаете! — Это голос тети Велики. — Забыли, как замертво с полей ночью возвращались?

По голосу следующего, а больше всего по его кашлю он узнал бай Серги.

— Дайте нам землю, а там — не ваша забота, — передразнил он кого-то. — Языком только треплешь. Где силу-то возьмешь и тут и там вкалывать?

— Чтоб вы подавились этой землей! — Это опять тетя Велика. — Жадность, жадность! Нет ей ни конца ни края. Не знаю, до какого строя с этой жадностью докатитесь!

— Мы хотим как везде. Дайте землю, иначе хуже будет. Вам хуже будет, начальникам.

За дверью наступила тишина. Послышались шаги, ручка двери дернулась вниз и застыла, раздался тяжелый, глуховатый бас Тодора Сивриева:

— Сейчас шесть. Даю вам сроку два часа. Обдумайте еще раз и то, на что вас толкает Трайко Стаменов, и то, что говорили тетя Велика, бай Серги. Подумайте и к восьми приходите. Но я заявляю сразу: если будете саботировать наше предложение, независимо от побуждений — торгашеских или каких-либо других, — я подам в отставку.

Дверь распахнулась, и председатель промчался мимо него к лестнице.

Преодолев страх и чувство неудобства, Филипп заглянул в кабинет. Трайко Стаменов, окруженный большинством заседавших, запальчиво выкрикивал:

— Пугает! Будто дети несмышленые перед ним! Ишь, в отставку подаст. Возьмут да и дадут. Ишь, какой фортель выкинул! Мне его хозяин Илия рассказывал…

Но тут подошли к двери Марян Генков и Симо Голубов и повели его с собой.

Войдя в свой кабинет, Марян, нервно шагая взад-вперед, заговорил:

— Ошибка, ошибка! Кто мог ожидать? Хотя бы с отставкой своей не выскакивал!

— Он в своем репертуаре, — усмехнулся Голубов. — Как всегда, с позиции силы. Чему тут удивляться?

— Все сам! Все сам! А ведь не прав! Разве можно применять такой тактический ход?

— Не везет председателю нашему. И раньше не везло. Не понимают его люди — ни вышестоящие, ни подчиненные.

— Ты единственный… понимаешь, — язвительно протянул Марян.

Симо кивнул утвердительно, словно неодобрительная реплика Маряна не содержала в себе осуждения.

— И потому ты против?

Агроном в ответ изобразил на лице кислую мину, но в следующий же миг улыбнулся примирительно.

— Ты, ты… ты прожженный… — вышел из своего обычного терпения Генков.

— Циник? Это хочешь сказать? Не от тебя первого слышу. Но это слово, надо тебе сказать, мне по душе. Звучит современно… и даже мужественно. То, что некоторые нарекают цинизмом, на самом деле смелость называть вещи своими именами. А ты, Марян, — Голубов насмешливо прищурил глаза, — тоже это любишь и практикуешь, значит, и ты циник… Во всяком случае, — оставил свой полушутливый-полусерьезный тон агроном, — мне его жаль.

— Так предлагай, что делать.

Филипп слушал, прислонившись к стене у двери. Он был всецело на стороне Маряна Генкова, но его последние слова раздосадовали: агроном, что вообще в его стиле, смотрит на дело не вполне серьезно, а секретарь, словно не понимая этого, спрашивает у него совета.

— Дурень он порядочный. Надо же было не оставить себе пути к отступлению!.. А может, он нарочно, а? — задумчиво проговорил Симо. — Да, надежд на отступление никаких. И теперь нам деваться некуда, мы обязаны любой ценой убедить правление…

— Легко сказать… Убедить! А как? Все ощетинились…

Вошли тетя Велика, бай Серги, Ангел, спросив сначала, можно ли, не помешают ли.

— Входите, входите… Мы тут головы ломаем, думаем.

— И мы думали, — начала сухо тетя Велика. — Надумали, да не знаем, одобрите ли. Послать надо человека к бай Тишо. Рассказать ему… все. Что он скажет…

— Чтоб не получилось, что за его спиной дела такие вершим. Да и народ, когда узнает, что бай Тишо сказал, нас будет иначе слушать, — заторопился бай Серги и тут же раскашлялся.

— Оно бы хорошо, — засомневался Марян. — Да кто нас пустит? Больница ведь! Да и беспокоить больного…

— Я знаю, как пройти можно, — сделал шаг от стены Филипп.

В этот момент Ангел, который тоже стоял рядом с дверью, с силой ударил по ней. Кто-то в коридоре отскочил от двери, заорав: «Ой, убили! Убили!», а Ангел, прикрыв дверь, сделал успокаивающий знак рукой.

— Я, еще когда сюда шли, подумал: чего крутится, паразит, у двери, наверняка шпионить собрался. И точно, слышу, трется кто-то об дверь.

С другой стороны двери началась суета: «Что с тобой? Кто тебя?»

— Надо посмотреть, может, что серьезное, — забеспокоился Марян, и все вышли в коридор.

Трайко Стаменов стоял, зажав рукой нос; кровь просачивалась из-под пальцев, оставляя красные борозды на подбородке. Кто-то, схватив его под руку, повел в туалет. Марян, Симо и Филипп вернулись в кабинет, а тетя Велика, бай Серги и Ангел остались в коридоре с членами правления.

— Разве так можно? Убили бы человека!

— Что случилось-то? — подходили другие, не видевшие «сцены».

— А то, — гаркнул Ангел, бай Трайко хотел своим любопытным носом просверлить дырку в двери, да она, на его беду, оказалась крепче носа.