Дождь шел с небольшими перерывами следующие три дня нашего пребывания в Уаиламепу. Хотя короткие просветы все же появлялись, для хорошей съемки условий не было, и мы коротали время, беседуя с Кларенсом, купаясь в тепловатой реке и наблюдая повседневную жизнь деревни. Это было достаточно приятно, но нам не давала покоя мысль о том, что драгоценное время идет, а многое интересное из жизни деревни все еще не заснято.

На седьмой день жизни среди индейцев мы упаковали свое снаряжение, готовясь к прибытию лодки. С помощью Кларенса мы укрывали груду вещей брезентом, чтобы предохранить их от дождя, сочившегося в нашу церковь сквозь крышу. Кларенс вдруг выпрямился и сказал в своей обычной непринужденной манере:

— Кеннет приезжать терез полтаса.

Его уверенность удивила меня, и я спросил, откуда он это знает.

— Я слысать мотор, — ответил Кларенс, и было видно, что моя неграмотность позабавила его. Я высунулся наружу и прислушался. Ничего, кроме шуршания дождя в лесу.

Минут через пятнадцать мы с Чарльзом как будто стали различать еле уловимый шум мотора, а через полчаса, в точном соответствии с предсказанием Кларенса, из-за поворота реки показалась лодка. На румпеле сидел Кеннет с непокрытой, мокрой от дождя головой.

С сожалением мы покинули наших друзей в Уаиламепу, в то же время сладостно предвкушая прелести сухой одежды, ожидавшей нас в Камаранге. Прибыв туда, мы обнаружили, что прошедшая неделя принесла Джеку в общем больше успехов, чем нам: он собрал вполне приличную и пеструю коллекцию животных. Тут было изрядное количество попугаев, несколько змей, одна молодая выдра и десятки колибри, беззаботно сосавших сладкий сок из тех самых стеклянных бутылочек, которых нам так не хватало несколько дней назад.

Самолет, которому предстояло забрать нас, должен был прибыть в Имбаймадаи через неделю, и мы обсудили планы на оставшееся время. Было решено, что Джек остается в Камаранге, а мы с Чарльзом отправляемся в очередное лодочное путешествие, чтобы посетить возможно больше деревень.

— Почему бы вам не побывать в Кукуй? — предложил Билл, когда мы обратились к нему за советом. — Там порядочно народу, и вы, наверное, услышите песнопения с Аллилуйей. Возьмите лодку поменьше и, когда будете возвращаться, идите вверх по Мазаруни прямо в Имбаймадаи. А мы придем туда со всеми вашими животными на большой лодке. Там и встретимся.

На следующий день мы пустились в путь, рассчитывая первую ночь провести в деревне Кукуикинг, в устье Кукуй. С нами пошли Кинг Джордж и еще один индеец по имени Авель. Небольшая лодка была доверху нагружена съестными припасами, гамаками, коробками с пленкой, клетками для будущих питомцев и порядочным набором голубых, синих и белых стеклянных бус — для приобретения этих питомцев. Цвет бус имел важное значение. Это мы узнали от Билла, когда закупали бусы в его магазине. Жители верховьев Камаранга обожали красный, розовый и голубой бисер, которым они расшивали свои передники и другие атрибуты личного убранства. Более консервативные кукуйцы признавали только голубой и белый бисер.

К вечеру мы достигли Кукуикинга. Это была точно такая же, как и Уаиламепу, группа деревянных, крытых пальмовыми листьями хижин, приютившихся на расчищенном от леса участке. Пока мы разгружались, жители в угрюмом молчании стояли на берегу. По возможности жизнерадостно мы объяснили, зачем пожаловали, и поинтересовались, нет ли у них каких-нибудь зверушек, которых хозяева захотели бы обменять на бисер. В ответ индейцы неохотно вытащили из потрепанных корзинок пару замаранных птичек, но подозрительное отношение к нам ничуть не уменьшилось. После искренней приветливости и дружелюбия жителей Уаиламепу такой странный прием был для нас неожиданностью.

— Эти люди несчастливы? — спросил я.

— Осень воздь болеть, — пояснил Кинг Джордж, — лезит гамак много недели. Весером пиаи — нас доктор — будет колдовать и лесить. Вот они и нессястливый.

— А как он колдует? — поинтересовался я.

— Ну, знаес, когда узе ноть, темно-темно, он зовет духи: иди-иди на земля с неба и делай воздь хоросо.

— А может, ты попросишь пиаи поговорить с нами?

Кинг Джордж скрылся в толпе и вернулся с человеком лет за тридцать, по виду которого можно было определить, что ему живется неплохо. В отличие от всех остальных, носивших либо грязную европейскую одежду, либо набедренные повязки с передничками, расшитыми голубым бисером, он был облачен во вполне приличные шорты и рубашку защитного цвета. Колдун смотрел на нас не слишком приветливо.

Я объяснил, что мы приехали в деревню сделать фильм и записать все интересное, чтобы показать потом в своей стране, и спросил, нельзя ли нам присутствовать сегодня ночью при лечении. Он что-то буркнул и кивнул.

— Можем ли мы принести маленькую лампочку, чтобы снимать? — отважился я.

— Все, кто иметь свет, когда духи дома, — он умирать! — прозвучал суровый ответ.

Я тут же оставил эту тему, достал магнитофон, установил микрофон и включил.

— Ладно, а эту штуку можно взять? — спросил я.

— Сто за стука эта? — вопрос был задан надменным тоном.

— Слушай, — ответил я и прокрутил пленку назад.

— Сто за стука эта? — раздался из динамика довольно писклявый голос. Подозрительное выражение на лице колдуна уступило место ухмылке.

— Ты хоросый стука, — объявил он, обращаясь к магнитофону.

— Ты позволишь взять эту штуку ночью, чтобы она могла выучить песни духов? — продолжал я.

— Да, я позволять, — ответил колдун миролюбиво и, повернувшись на пятках, удалился.

Толпа рассеялась, и Кинг Джордж повел нас через деревню к маленькой пустой хижине на краю поляны. Мы свалили в кучу свои пожитки и повесили гамаки. Когда солнце село, я попробовал обращаться с магнитофоном с закрытыми глазами, тренируясь для предстоящего сеанса. Это было совсем не так просто, как я предполагал, пленка постоянно путалась среди ручек и кнопок. Все же я кое-как наловчился менять катушки вслепую, но на всякий случай решил явиться на сеанс с зажженной сигаретой, чтобы при ее мерцании хоть на первых порах справляться с каким-нибудь непредвиденным затруднением.

Поздним вечером мы с Чарльзом шли по темной тихой деревне. На фоне безлунного неба выделялись черные силуэты хижин. Мы нашли самую большую хижину и, войдя в нее, застали там плотное скопление народа. В центре, на полу, горел костер, освещая смуглые лица и тела мужчин и женщин, сидевших на корточках вокруг. В глубине помещения, в полумраке, можно было различить тусклую белизну гамаков, в одном из которых, как мы знали, лежал больной вождь. Недалеко от того места, где мы стояли, сидел на деревянном полу Кинг Джордж. Рядом с ним мы разглядели колдуна — он сидел на корточках голый по пояс. В руках у него были две большие ветки с листьями, а у ног стояла бутылочка из тыквы-горлянки, наполненная, как мы позже выяснили, подсоленным табачным соком.

Мы уселись рядом с колдуном. Я держал зажженную сигарету, и колдун сразу же это заметил.

— Эта плохо, — произнес он угрожающе, и я послушно загасил сигарету о пол.

Колдун дал какое-то распоряжение на акавайо. Костер разбросали, дверь завесили одеялом. Неясные силуэты сидевших вокруг людей растворились в темноте. Мрак был полный. Я нащупал перед собой магнитофон и положил палец на кнопку, чтобы включить запись, как только начнется сеанс. Слышно было, как колдун прочищает горло и полощет рот табачным соком. Затем послышался шелест листьев. Этот жутковатый звук становился громче и громче, как нарастающая барабанная дробь, пока, достигнув апогея, не наполнил все помещение. И тут с завывающей песней вступил колдун.

Кинг Джордж прошептал мне в ухо:

— Зовет дух каравари, стоб присол. Он похоз, как веревка, и все другой духи ползут по ней вниз.

Вызывание духов продолжалось минут десять, затем наступила тишина, нарушаемая только чьим-то тяжелым дыханием поблизости.

Где-то высоко под крышей раздалось шуршание. Звук постепенно усиливался, потом что-то плюхнулось на пол, и все затихло. Пауза, бульканье, какое-то кряканье. Надрывный фальцет затянул песню. Вероятно, это и был каравари. Песня звучала несколько минут, и вдруг кромешную тьму озарило пламя, взметнувшееся на угасающих углях костра. Вспышка длилась мгновение, но я успел увидеть колдуна. Он по-прежнему сидел рядом со мной с закрытыми глазами, искаженным лицом, лоб в бисере пота. Вспыхнув, пламя тут же погасло, но напряжение ослабло, а песня и шуршание резко оборвались. Двое мальчишек слева от меня обменялись беспокойным шепотом.