Замирение империи и последствия фиксации налогов привели к избыточности и отказу от принудительных работ, паспортного контроля и любых ограничений свободы передвижения, выбора профессии, места проживания и характера производства; следствием этого стал резкий рост численности населения. Даже согласно цифрам кадастров (правда, отчасти крайне проблематичным)? выходило, что сильно колебавшаяся плотность населения Китая к началу господства маньчжуров не на много превышала ту, что была при Шихуан-ди за 1900 лет до этого — в любом случае численность населения на протяжении столетий якобы колебалась между 50 и 6о миллионами. Однако за период с середины XVII века до конца XIX века она выросла с 6о до 350—400 миллионов. Тогда же получила развитие ставшая нарицательной китайская жажда наживы — как в малом, так и в большом — и возникли очень крупные состояния. Эта эпоха крайне примечательна тем, что, несмотря на поразительное изменение численности населения и его материального положения, абсолютно стабильным оставалось не только духовное своеобразие Китая, но и экономическая сфера, в которой не возникло даже зачатков современного капиталистического развития, несмотря на, казалось бы, столь выгодные условия. К тому же не произошло никакого оживления активной внешней торговли Китая, некогда игравшей важную роль, а пассивная торговля велась под строгим контролем в одном единственном порту (Кантон), открытом для европейцев. Примечательно и то, что совсем ничего не известно о внутреннем стремлении населения взорвать эти ограничения, исходя из собственных капиталистических интересов; известно исключительно обратное, как и то, что в области техники, хозяйства и управления не произошло никакого «прогрессивного» развития в европейском смысле. В результате налоговая система империи оказалась совершенно не способна выдержать серьезного удара, столкнувшись с суровыми внешнеполитическими вызовами. Как все это можно объяснить с учетом необычайно быстрого прироста населения, бесспорного, несмотря на всю критику? Это наша центральная проблема.

Для этого были как экономические, так и духовные причины. Первые имели полностью государственнохозяйственную природу, т. е. были обусловлены политически; как и «духовные» причины, они вытекали из своеобразия господствующего слоя Китая — сословия чиновников и кандидатов на должности («мандаринов»). Сейчас мы поговорим о них и в первую очередь — об их материальном положении.

Как мы видели, вначале китайский чиновник зависел от натуральной пребенды из царских складов. Позже ее постепенно стало вытеснять денежное содержание. Это положение сохранилось. Формально правительство платило жалованье своим чиновникам. Однако из собственных средств оно выплачивало содержание лишь ничтожной части тех, кто действительно был занят в управлении, причем эти выплаты составляли лишь небольшую, а часто — совсем незначительную часть их дохода. Чиновник не мог бы жить на это жалование и тем более покрывать официально возложенные на него затраты по управлению. В действительности, скорее всегда происходило так: подобно феодальному владетелю или сатрапу, чиновник отвечал за поступление определенных сумм податей перед центральным правительством (а низший чиновник — перед правительством провинции); со свой стороны, он покрывал почти все затраты по управлению из действительно собранных им податей (налогов и пошлин), оставляя излишки себе. Официально это положение не признавалось, по крайней мере полностью, хотя, без сомнения, существовало фактически, особенно после установления фиксированных доходов правительства.

Так называемая фиксация земельного налога в 1713 году, по сути, являлась финансово-политической капитуляцией монархии перед держателями должностных кормлений, ведь на самом деле налоговые обязательства по земельным наделам не превратились в устойчивую земельную ренту (как, например, в Англии). Скорее, произошла фиксация того, что центральное управление начисляло провинциальным чиновникам в качестве нормы налоговых поступлений от их округа, т. е. суммы, определенную часть которой они должны были отдавать монархии в качестве дани. В результате центральное правительство просто на все времена установило размер налогообложения кормлений этих сатрапов.[190] Специфика патримониального управления проявлялась здесь в том, что доход чиновника от управления округом рассматривался как кормление, фактически не отличимое от его частных доходов.[191]

В свою очередь, владельцы должностных кормлений, напротив, были очень далеки от того, чтобы рассматривать земельный налог или какие-то иные обязательства налогоплательщиков как фиксированную часть своего совокупного дохода. На практике не могло даже идти и речи о том, что правительство империи всерьез могло пойти на подобную фиксацию. В соответствии с тем же патримониальным принципом обладатель должности должен был за счет имеющихся доходов обеспечивать не только все материальные потребности гражданского управления и правосудия в своем округе, но и — в первую очередь — финансировать свой неофициальный чиновнический штаб, численность которого, по мнению специалистов, даже в низшей административной единице (сянь) колебалась между 30 и 300. Нередко штаб рекрутировался из деклассированного населения; как мы видели, без этого он был просто не в состоянии осуществлять управление в чужой для него провинции. Его личные расходы не отделялись от расходов на управление.

Так что центральное управление не имело сведений о подлинных брутто-доходах отдельных провинций и округов, а провинциальные наместники — о доходах префектов и т. д. С другой стороны, для налогоплательщиков был важен только один принцип: по возможности сопротивляться введению податей, которые не являлись традиционными. Мы еще увидим, как и почему они в определенных пределах могли делать это с большим успехом. Даже если не учитывать проблематичность этого сопротивления постоянным попыткам дополнительного налогообложения, в сущности зависевшего от положения властей, чиновники располагали двумя средствами повышения доходов. Во-первых, введение дополнительной платы за расходы по сбору налогов (как минимум 10 %) и за несоблюдение сроков, независимо от того, произошло ли оно по вине должника или по воле самих чиновников (что происходило довольно часто). Во-вторых, перерасчет натурального налога в деньги: сначала денежный налог пересчитывался в серебро, потом в медь и еще раз в серебро — причем по различным курсам, которые устанавливал сам сборщик налогов.[192] Но в первую очередь следует помнить, что в соответствии с патримониальным принципом чиновника следовало отблагодарить «подарками» за всякое служебное действие, а законных тарифов не существовало. С учетом этих дополнительных заработков весь брутто-доход чиновника шел прежде всего на покрытие материальных издержек его должности и выполнение возложенных на него административных задач. Однако доля в них собственно «государственных» расходов по внутреннему управлению чаще всего была незначительной. Следовательно, брутто-доход чиновника, стоявшего на самой нижней ступени, непосредственно у источника налогов, являлся тем фондом, из которого пополняли свои доходы вышестоящие чиновники. Он должен был регулярно передавать своему начальнику относительно небольшие суммы в соответствии со сложившимся прейскурантом. И кроме того, сначала при вступлении в должность и затем через определенные промежутки времени делать ему максимально крупные «подарки», чтобы заручиться благоволением, которое было определяющим для его собственной судьбы.[193] При этом он должен был давать хорошие чаевые неофициальным советникам и младшим чиновникам начальника, если те могли повлиять на его судьбу (вплоть до привратника, чтобы получить аудиенцию). Это происходило на всех уровнях вплоть до дворцового евнуха, который получал дань даже с высших чиновников. Соотношение между официально объявленными и фактическими налоговыми поступлениями только от земельного налога оценивается крупнейшими специалистами[194] как 1:4. Заключенный в 1712—1713 годах между центральным правительством и провинциальными чиновниками компромисс в денежно-хозяйственной форме примерно соответствовал фиксации феодальных обязательств на Западе в форме натурального хозяйства, с той лишь разницей, что в Китае, как и во всех специфических патримониальных государствах, речь шла не о ленах, а о кормлениях. А также не о зависимости правителя от военной службы снаряжавших самих себя рыцарей, а о зависимости центральной власти от административной службы типичных для патримониальных государств обладателей кормлений с налогов и пошлин, выплачивавших натуральную и прежде всего денежную дань. Существовало еще одно важное отличие от Запада. Там тоже были известны кормления, в том числе с налогов и пошлин. Впервые они появились в рамках церковной организации, а затем — по церковному образцу — позаимствованы патримониальными государствами. Однако они были или пожизненными, или наследственными, как и лен, а часто — даже передавались путем продажи. Сборы, таможенные пошлины, налоги, на которых они основывались, были зафиксированы привилегией или устоявшимся обычаем, тогда как в Китае именно «предусмотренного бюджетом» чиновника можно было свободно снять и перевести с должности; он даже был обязан переводиться через короткие сроки. Отчасти это делалось с целью сохранения политической власти центрального управления; а отчасти — чтобы и другие кандидаты получили свой шанс.[195] Чиновничеству в целом было гарантировано получение огромных доходов с кормлений, но положение отдельного чиновника, напротив, было совершенно затруднительным. Получение должности (учеба, покупка, подарки и «взносы») приводило к огромным расходам и часто долгам, поэтому он стремился за короткое время службы получить с должности максимальный доход. И это было возможно, поскольку отсутствовали твердые тарифы и гарантии. Считалось само собой разумеющимся, что должность существует для накопления состояния; осуждалась лишь чрезмерность [обогащения].[196]