С ними взаимодействовали совершенно архаичным образом на основе обмена: столько-то ритуальных действий за столько-то благодеяний. Если же выяснялось, что дух-хранитель оказывался недостаточно сильным, чтобы защитить людей, несмотря на все их жертвоприношения и добродетели, то его следовало сменить. Ибо почитания заслуживает только тот дух, который действительно подтверждает свое могущество. Такой обмен действительно часто совершался, и в случае подобного подтверждения сам император признавал богов в качестве достойных почитания, наделяя их титулами и рангами[109] или, напротив, вновь лишая их в случае необходимости. Лишь подтвержденная харизма какого-либо духа давала легитимацию, причем за несчастья отвечал император. Однако ответственность нес и тот бог, который через оракула (с помощью жребия) или через иное указание побудил к неудачному предприятию. Еще в 1455 году император выступил с официальной речью, в которой осуждался дух горы Тайшань. И в других случаях духи лишались культов и жертвоприношений. Великий император-«рационалист», объединитель империи Шихуан-ди, как сообщает Сыма Цянь в его биографии, приказал в наказание вырубить лес на горе, которая оказала ему сопротивление и затруднила восхождение.

В соответствии с харизматическим принципом господства все это, конечно, распространялось и на самого императора. Вся эта конструкция опиралась на устоявшуюся политическую реальность. С помощью своих харизматических качеств он должен был подтверждать, что призван править самим небом. Это полностью соответствовало действительным основам харизматического господства, несколько ослабленным наследственной харизмой. Харизма повсюду являлась внеобыденной силой (maga,[110] orenda),[111] наличие которой проявлялось в колдовской власти и подвигах, а у новичков она должна была выявляться в ходе проверки магической аскезой (в зависимости от представлений ее также можно было обрести вместе с «новой душой»). Однако (изначально) харизматические качества могли быть утрачены: герой или маг могли быть «оставлены» своим духом или богом. Наличие харизмы считалось гарантированным лишь до тех пор, пока оно подтверждалось все новыми чудесами и все новыми подвигами или по крайней мере тем, что маг или герой не навлекал на себя и свою свиту очевидные беды. Сила героя первоначально считалась магическим качеством — как и колдовская способность вызывать дождь, болезни и другие внеобыденные технические искусства.[112] Для культурного развития определяющим было то, находилась ли военная харизма правителя и пацифистская харизма (как правило, метеорологического) колдуна в одних руках. А в случае «цезарепапизма» — то, какая из них являлась первичной для становления княжеской власти. Как подробно излагалось выше, в Китае уже в доисторические времена основополагающее значение, вероятно, имела регуляция водных потоков, что обусловило[113] возникновение императорской власти из магической харизмы и объединение в одних руках мирского и духовного авторитета, с сильным преобладанием последнего. Магическая харизма императора также должна была подтверждаться военными успехами (или отсутствием позорных поражений), но прежде всего — благоприятными для урожая погодными условиями и состоянием внутреннего покоя и порядка. Его личные качества, необходимые для признания харизматически одаренным, получили у теоретиков ритуала и философов ритуальное и далее этическое значение: он должен был жить в соответствии с ритуальными и этическими предписаниями древних классических сочинений. Таким образом, китайский монарх оставался в первую очередь понтификом — древним «вызывающим дождь» колдуном магической религиозности,[114] перенесенным в сферу этики. Поскольку этически рационализированное «небо» охраняло вечный порядок, харизма монарха зависела от его этических добродетелей.[115] Как и все подлинно харизматические правители, он не был монархом божьей милостью в том комфортном для современных правителей смысле, когда на основании этого предиката они претендуют на то, что за совершенные глупости несут ответственность «лишь перед Богом», т. е. практически не несут никакой. Он был монархом в древнем, подлинном смысле харизматического господства. Это означало, что он должен был процветанием своего народа подтверждать, что является «сыном неба» и пользуется его поддержкой. Если он не мог этого сделать, это означало именно отсутствие у него харизмы. Если реки прорывали плотины или, несмотря на все жертвоприношения, не было дождя, то это, как прямо говорилось в учении, доказывало, что император не обладал теми харизматическими качествами, которых требовало небо. Тогда он — даже в последние десятилетия — публично каялся в своих грехах. Подобное публичное покаяние фиксируется в хрониках уже у правителей феодальной эпохи,[116] и этот обычай сохранялся до конца: еще в 1832 году после подобной публичной исповеди императора сразу пошел дождь.[117] Если это не помогало, он должен был ожидать свержения, а в прошлом — даже принесения в жертву. Он подвергался официальному порицанию цензоров, как и другие чиновники.[118] Если бы монарх начал действовать вопреки древним и прочным социальным порядкам, т. е. вопреки части космоса, возвышавшейся в качестве безличной нормы и гармонии над всем божественным, — например, нарушил абсолютное божественное естественное право почитания предков — то это означало бы, что харизма покинула его и он находится под властью демонов. Его можно было убить, поскольку это было уже частное лицо.[119] Правда, за это отвечали, конечно, не простые люди, а крупные чиновники (подобно тому, как у Кальвина сословия обладали правом на сопротивление).[120] Чиновничество как носитель государственного порядка считалось частью харизмы[121] и потому являлось институтом священного права в том же смысле, что и сам монарх, даже если лично отдельные чиновники могли быть смещены в любой момент, как это было вплоть до настоящего времени. Их пригодность также была обусловлена харизмой: любые волнения или беспорядки социального или космически-метеорологического рода в их местности доказывали, что они не обладают милостью духов. И без всяких вопросов о причинах они должны были оставить должность.

Такое положение чиновничества стало складываться в доисторическое время. Древний, полулегендарный священный порядок династии Чжоу, о котором повествуется в «Чжоу ли», уже переживал момент перехода изначальной патриархальности в феодализм.

Наследственный характер харизмы в ленной системе. — Восстановление единого бюрократического государства. — Центральное правительство и местные чиновники. — Чиновничество и установление фиксированных налогов.

Насколько мы можем судить, политическая система ленов в Китае не была напрямую связана с землевладением (в западном смысле). И то, и другое возникло здесь, как и в Индии, из «государства родов» после того, как роды вождей освободились от древних связей мужского дома и его дериватов. Согласно одной записи, изначально род выставлял боевую колесницу, а также выступал носителем древнего сословного деления. Фактическая политическая конституция, что предстает в более или менее ясных очертаниях в первых надежных исторических сведениях, была прямым продолжением структуры управления, изначальной для всех империй завоевателей и еще в XIX веке характерной для крупных негритянских империй: к «срединному царству», т. е. к «внутренним» областям, которые прямо управляются победоносным правителем в качестве его личного домена посредством чиновников — личных клиентов и министериалов — и расположены вокруг царской резиденции, постоянно присоединяются «внешние» области, подчиненные князьям-данникам. В их управление император, т. е. правитель Срединного царства, вмешивался лишь в той мере, в какой это было безусловно необходимо для сохранения его власти и получения связанной с ней дани, а также в той мере, в какой он был на это способен. Поэтому чем дальше от его личного домена находились земли, тем менее непрерывной и интенсивной была его власть. Мог ли император действительно сменить властителей внешних областей или они были наследственными династами? Как часто на практике реализовалось теоретически признаваемое в «Чжоу ли» право подданных жаловаться императору [на князей] и приводило ли это к вмешательству императорского управления в их дела? В какой мере императорские чиновники могли назначать и смещать нижестоящих княжеских чиновников, как того требовала теория, и зависели ли те от них на практике? Распространялось ли центральное управление трех больших и трех малых советов (гун и гу) за пределы личного домена и распоряжался ли сюзерен военной силой внешних государств на практике? — Все эти политические проблемы каждый раз решались по-разному. Политическая феодализация совершила здесь тот же поворот, который самым последовательным образом был осуществлен в Индии: на зависимые должности как самих князей-данников, так и придворных или провинциальных чиновников претендовали и получали только уже господствовавшие роды обладателей политической власти и их свиты, прежде всего — сам императорский род, роды князей, которые в свое время подчинились ему и тем самым полностью или частично сохранили свое господство,[122] и, наконец, роды всех тех, кто проявил себя в качестве героев и доверенных людей правителя. В любом случае, харизма уже давно была привязана не обязательно лично к индивиду, а к его роду; с этим типичным случаем мы ближе познакомимся при рассмотрении индийской ситуации. Сословие возникло не благодаря земельному владению, получаемому посредством добровольного вступления в вассалитет и инвеституры, а наоборот (по крайней мере в принципе): принадлежность к подобным знатным родам квалифицировала на получение должностного лена определенного ранга в соответствии с наследственным рангом семьи. Мы обнаруживаем, что в китайское средневековье посты министров и даже посланников находятся прочно в руках определенных семей; сам Конфуций был знатного рода, поскольку происходил из семьи правителей. Упоминаемые в записях более позднего времени «великие семьи» также являлись этими харизматическими родами, которые экономически покрывали связанные со своим положением расходы преимущественно из политически обусловленных доходов, помимо доходов с наследственных земельных владений. Различие с Западом было во многих отношениях, конечно, относительным, но все же довольно значимым. На Западе наследование ленов возникло уже в процессе развития. А полное сословное выделение владельцев ленов (с правом суда или без него), выделение beneficia[123] в зависимости от характера службы и, наконец, выделение сословия рыцарей из остальных сословий, в том числе из городского патрициата, произошло уже внутри общества, жестко сословно разделенного посредством апроприации земли и всеми возможными шансами на получения доходов. Наследственная харизма (во многом еще гипотетических) «династов» в самом раннем германском Средневековье лучше всего соответствовала бы китайской ситуации. Однако в основных областях распространения западного феодализма устойчивость родового строя была очень заметно ослаблена крушением традиционных иерархий в результате завоеваний и переселений, а военная необходимость неумолимо вынуждала принимать каждого способного обращаться с оружием в рыцарство, т. е. наделять каждого ведущего жизнь рыцаря рыцарским достоинством. Лишь позднее здесь возникает наследственная харизма и, в конечном счете, «проверка происхождения». В Китае в обозримое для нас время, напротив, первичной всегда являлась наследственная харизма рода — по крайней мере в теории,[124] поскольку успешные выскочки были всегда. Не наследуемость конкретного лена (как позднее на Западе), которая скорее считалась большим злоупотреблением, а определяемое наследственным родовым рангом притязание на лен определенного ранга. То, что при династии Чжоу были «учреждены» пять рангов для знати и потому должен был существовать принцип раздачи ленов в соответствии с ними — скорее легенда; но вполне правдоподобно, что крупные вассалы (чжухоу, «князья») могли отбираться только из потомков древних правителей.[125] Это было «государство родов», что соответствовало ранней японской ситуации. Когда при династии Вэй (после свержения династии Хань) столица была перенесена в Лоян, вместе с ней, согласно хроникам, была переселена «аристократия». Она состояла из собственного рода императора и древних родов с наследственной харизмой, т. е. изначально из семей племенных вождей, а также потомков владельцев должностных ленов и кормлений. Уже тогда (!) «ранг» (и соответствующее притязание на кормление) присваивался в соответствии с должностью, которую когда-либо занимал один из предков семьи (в полном соответствии с принципом римского нобилитета и русского местничества).[126] Точно так же в отдельных государствах высшие должности находились прочно в руках определенных родов (высший ранг наследственной харизмы).[127] Собственно «придворная знать» впервые возникает в эпоху Шихуан-ди (с 221 года до н. э.) одновременно с закатом феодализма: тогда впервые в хрониках упоминается пожалование титулов.[128] И поскольку тогда же власти из-за финансовой необходимости были впервые вынуждены продавать должности, т. е. отбирать чиновников в зависимости от наличия у них денег, наследственная харизма лишилась значения, несмотря на принципиальное сохранение различий в рангах. Еще в 1399 году упоминается разжалование в «плебеи» (минь),[129] впрочем, в совершенно иной ситуации и ином смысле.[130] В феодальную эпоху иерархии наследственно-харизматических рангов соответствовал порядок ленов, а после устранения субинфеодации и перехода к управлению чиновников — порядок кормлений, которые были разделены на классы: при династии Цинь и, по ее примеру, при династии Хань существовало 16 классов денежных и рисовых рент.[131] Это означало уже полную ликвидацию феодализма. Переходным было состояние,[132] когда должности разделялись на две различные категории рангов: кормления с земель (гуаньнэйхоу) и рентные кормления (лехоу), связанные с податями с определенных местностей. Первые были наследием старых ленов чисто феодального времени. На практике они, конечно, означали обширные права господ в отношении крестьян. Они сохранялись до тех пор, пока рыцарское войско не было заменено регулярным, дисциплинированным княжеским, а затем императорским войском, набранным из крестьян. Таким образом, внешне древний феодализм здесь очень походил на феодализм западный, несмотря на внутренние различия. Как и повсюду, в Китае изначально были лишены всех политических прав прежде всего те, кто не мог нести военную службу — по экономическим причинам или из-за того, что не владел оружием. В эпоху Чжоу правитель якобы советовался относительно объявления войны и применения смертной казни с «народом», т. е. с боеспособными родами, что повсюду соответствовало положению ополчения. Вероятно, появление боевых колесниц подорвало или отменило старый военный порядок, и сначала возник наследственно-харизматический «феодализм», который затем распространился на политические должности. Уже цитировавшийся древнейший документ об организации управления — «Чжоу ли» — описывает схематично сконструированную[133] государственную систему, основанную на бюрократическом управлении орошением, а также выращивании специальных культур (шелк), на списках рекрутов, статистике, складах; она очень рационально управлялась чиновниками. Правда, ее рациональность может показаться довольно проблематичной, поскольку, согласно хроникам, подобная рационализация управления возникла лишь как продукт конкуренции отдельных феодальных государств.[134] Тем не менее можно думать, что феодальной эпохе предшествовала патриархальная эпоха типа «Древнего царства» в Египте,[135] ведь и здесь, и там невозможно сомневаться в глубокой древности водной и строительной бюрократии, выросшей из царской клиентелы. Ее существование с самого начала смягчало феодальный характер эпохи раздробленности и — как мы увидим — постоянно направляло мысль слоя книжников на путь административно-технического и утилитарного бюрократизма.