Это самое гиблое место для всех корабельщиков мира. Испытанные моряки – англичане, турки, итальянцы, – свыкшиеся со всеми подвохами моря, и по сию пору не без дрожи приближаются к этому скалистому руслу.

Здесь, в этом месте, погибло больше всего кораблей. Здесь разбился и великолепный стальной корабль «Силистрия» – гордость турецкой военной флотилии; отряженный под Белград, он, глядишь, повернул бы восточные дела совсем в ином направлении, если бы один из миролюбивых и исполненных политической мудрости рифов острова Рескивал не пропорол борт корабля с такой силой, что «Силистрия» так и осталась тут навеки.

И все же через это грозно вздыбившееся рифами озеро существует проход, но о нем мало кто из корабельщиков знает, и еще меньше число храбрецов, кто когда-либо отважился им воспользоваться.

Этот переход дает возможность грузовому судну перебраться со стороны сербского берега в канал у берега румынского.

Упомянутый канал по всей его длине отгораживает от дунайского протока непрерывная гряда скалистых уступов, войти в него можно лишь у Свиницы, а выйти только у Скела Гладовы.

Однако опытные лоцманы владеют секретом, как провести груженое судно из сербского канала в румынский: в том месте за Пятра Калугера, где Дунай образует широкий разлив, его можно пересечь наискось. Но это равносильно тому, чтобы заставить плывущего мамонта сделать сальто-мортале. Рожок трубит трижды, затем еще шесть раз кряду, и погонщики знают, что этот сигнал обозначает. Головной погонщик спешивается – у него есть на то своя причина, – и люди начинают криками, щелканьем кнута подстегивать лошадей. Корабль ходко идет против течения. Рожок трубит девять раз.

Погонщики нещадно бьют лошадей, а те, бедняги, понимая крики и чувствуя удары, мчатся стремглав. Пять минут такой гонки даются им труднее, нежели целый день обычной работы. Сигнал корабельного рожка звучит двенадцать раз подряд. Люди и животные напрягаются, не щадя сил; последнее усилие выматывает их до полного изнеможения. Корабельный трос – бечева в три пальца толщиной – натянут как тетива, а стальная тумба на носу корабля, через которую трос перекинут, раскалена, словно огненная. Судовой комиссар стоит у троса с острым корабельным топором наготове.

И в тот момент, когда корабль набирает наивысшую скорость, Тимар одним ударом топора перерубает трос.

Туго натянутый трос, подобно гигантской лопнувшей струне, жалобным стоном сотрясает воздух, и обрубленный конец взвивается высоко вверх; тягловые лошади валятся кучей друг на дружку, у передней лошади оказывается сломанной шея – оттого-то главный погонщик и слез с нее загодя. А корабль, освободившись от троса, вмиг меняет курс, поворачивает носом к северному берегу и начинает пересекать реку поперек течения.

Корабельщики называют этот дерзкий маневр «пересёком». Теперь уже тяжелое судно ничто не приводит в движение: ни пар, ни усилия гребцов; даже волны идут против него; лишь инерцией полученного толчка несет его к противоположному берегу. Вычислить эту двигательную силу и соразмерить ее с расстоянием, с силой противодействия составило бы честь даже любому образованному механику. А вот простой корабельщик освоил эту науку на собственном опыте.

С того момента, как Тимар обрубил трос, жизнь всех людей на корабле находится в руках одного-единственного человека: рулевого.

И тут-то Янош Фабула показал, на что он способен.

– Господи, спаси и помилуй! Господи, помоги! – бормочет рулевой, но и сам старается не оплошать. Поначалу корабль мчится с необычайной скоростью, направляясь к центру образуемого Дунаем озера; теперь, чтобы управиться с рулем, нужны два человека, но и им едва удается сдержать ход разогнавшейся громадины. Тем временем Тимар, стоя на носу корабля, с помощью свинцового грузила каждую минуту замерял глубину; одной рукой он придерживал шнур, а другую поднял вверх, показывая рулевому на пальцах, сколько футов глубины под днищем судна.

– Господи, помоги!

Рулевой до такой степени изучил рифы, мимо которых они проплывали, что мог бы сказать, на сколько футов поднялся уровень Дуная по сравнению с прошлой неделей. Кормило сейчас в надежных руках; стоит рулевому промахнуться хоть на пядь, стоит кораблю получить малейший толчок, чтобы ход его замедлился хоть на мгновение, – и тогда «Святая Варвара» со всеми путешественниками отправится в двадцатисаженный периградский омут, поглотивший мельницу, а прекрасное белоликое дитя постигнет участь прелестной белой кошечки.

Путники благополучно миновали каменистую мель, за которой начинаются рифы Рескивала. Это самое коварное место; бег корабля замедляется, силу разгона постепенно поглощает мощное встречное течение, а речное дно сплошь усеяно острыми скалами.

Тимея, перегнувшись через борт, смотрит на воду. В световом преломлении прозрачных волн скалистые массивы, казалось, находятся так близко; зеленые, желтые, красные каменные глыбы своими живыми, яркими красками напоминают гигантскую мозаику, а средь камней нет-нет да и мелькнет проворно серебристая рыбка с красными плавниками. Как наслаждалась юная девушка этой картиной!

Настала минута глубокого молчания: все знали, что проплывают сейчас над собственным кладбищем, и если какой-либо из множества камней внизу не станет для них могильной плитою, то, значит, Бог уберег милостью своей. И лишь Тимея, как дитя, не ведает страха.

Теперь судно вошло в окруженный скалами залив. Корабельщики называют это место «ружейными скалами», должно быть, потому, что гул разбивающихся о камни волн напоминает непрерывную ружейную пальбу.

Здесь основной рукав Дуная замедляет течение и образует глубокий водоем. Подводные рифы не представляют опасности – они далеко на дне; там, в зеленоватом полумраке, виднеются огромные, неповоротливые туши – им даже лень пошевелиться: то гости из моря, белуги; и видно, как подводный хищник – стокилограммовая щука своим появлением вспугивает пестрые стайки рыб.

Тимея любовалась забавами подводных обитателей; чем не амфитеатр – только с высоты птичьего полета!

И вдруг, не успела она опомниться, как Тимар схватил ее за руку, оттащил от борта и втолкнул в каюту, резко захлопнув дверь.

– Э-гей, поберегись! – одновременно вырывается у всех корабельщиков.

Тимея не могла взять в толк, что же случилось и отчего с нею обошлись так грубо; она подбежала к окошку и выглянула.

А случилось вот что. Корабль благополучно миновал залив «ружейных скал» и собирался войти в румынский канал, однако вода из залива, в особенности при сильном ветре, с такой стремительностью бежит в канал, что образует самый настоящий водопад. Тут-то и настает опаснейший момент сальто-мортале.

Выглянув из оконца, Тимея успела увидеть лишь Тимара, который стоял на носу корабля с багром в руках; затем раздался оглушительный грохот, и огромная, как гора, волна, вскипая белой пеной, обрушилась на носовую часть корабля, плеснула в оконные стекла хрустально-зеленоватой массой воды, на миг ослепившей девушку. В следующее мгновение, когда Тимея опять выглянула, она уже не увидела комиссара на носу корабля.

Снаружи поднялся шум и крик. Тимея бросилась к двери и столкнулась с отцом.

– Мы тонем? – спросила она.

– Нет. Корабль спасен, а вот комиссар свалился в воду.

Тимея и сама это видела, ведь у нее на глазах Тимара смыло волной. Однако сердце ее не дрогнуло при словах отца.

Ну не странно ли? При виде белой кошки, гибнущей в волнах, она пришла в отчаяние и даже не в силах была сдержать слезы, а теперь, когда волны поглотили комиссара, у нее не вырвалось даже возгласа: «Ах, бедняга!»

Да, но ведь белая киска так жалобно умоляла всех и каждого помочь ей, а этот человек держался так вызывающе! К тому же кошечка была прелестным созданием, а судовой комиссар – всего лишь некрасивый мужчина. Ну и наконец, несчастное животное не могло спастись собственными силами, а комиссар – мужчина сильный, ловкий, наверняка сумеет вызволить себя из беды, на то он и мужчина.