Хозяйка острова, в силу доброго или дурного мадьярского обычая, решила не ударить в грязь лицом перед гостями; в особенности же ей хотелось доказать Тимару, что она вышла бы из положения и без его охотничьей добычи. Правда, бекасов она зажарила и подала с гречневой кашей, однако наперед шепнула Тимару, что эта еда только для барышень, а для мужчин у нее приготовлен отменный паприкаш из поросятины. Тимар отдал ему должное, зато Евтим к поросятине не прикоснулся, утверждая, будто он сыт, да и Тимея сразу же поднялась из-за стола. Однако у нее это вышло вполне естественно. Она и до этого без конца с любопытством оглядывалась на компанию, пирующую у ступенек веранды, так что никому не бросилось в глаза, когда она вдруг встала из-за стола и пристроилась на ступеньке подле Ноэми. Ведь девочки обычно так легко сходятся.

Правда, Тимея не понимала по-венгерски, а Ноэми не знала греческого, зато посредницей между ними выступала Нарцисса – ей не составляло труда понимать оба языка.

Беленькая киска прекрасно понимает, что от нее требуется, когда Тимея говорит: «Хорайон гатион!» – и своей белой ручкой гладит ее по спине: она с колен Ноэми перебирается на колени к Тимее; подняв голову, она нежно прижимается своей белой мордочкой к белокожему лицу гостьи, приоткрыв ярко-розовый рот с острыми зубками и лукаво подмигивая ей своими фосфоресцирующими глазами; затем она взбирается Тимее на плечо, обходит вокруг шеи и вновь перебирается к Ноэми, чтобы затем вновь перекочевать к гостье.

Ноэми радуется, видя, что чужой барышне так нравится ее любимица.

Однако радость ее омрачается, когда она начинает осознавать, что эта чужая барышня чересчур нежничает с ее любимицей: смотрите-ка, совсем ее себе присвоила, даже целовать вздумала. И огорчение Ноэми усиливается, когда она убеждается, что Нарциссе легко дается неверность; не прошло и нескольких минут, а она принимает сюсюканье и ласки чужой девчонки, да еще и сама ластится в ответ, а когда Ноэми пытается подозвать ее, кошка и ухом не ведет. Ей милее греческие слова: «хорайон гатион», красивая киска!

Осердясь на Нарциссу, Ноэми схватила ее за хвост, чтобы притянуть к себе, а Нарцисса пустила в ход когти и расцарапала ей руку.

Запястье Тимеи обвивал золотой, украшенный синей эмалью браслет в виде змейки. Когда Нарцисса оцарапала хозяйку, Тимея сняла с себя гибкий браслет и хотела надеть его на руку Ноэми, видимо, желая смягчить подарком причиненную ей боль.

Ноэми же неверно истолковала ее намерение, решив, что чужая барышня взамен за этот браслет желает получить Нарциссу. Ну а кошка не продается.

– Не нужен мне этот браслет, все равно я не отдам Нарциссу! Держите свой браслет, Нарциссу я ни на что не променяю! Иди сюда, Нарцисса!

И видя, что Нарцисса не желает откликаться на зов, Ноэми вдруг отпустила ей такую затрещину, что испуганная кошка перепрыгнула через скамью и, чихая, фыркая, взлетела на ореховое дерево; очутившись в безопасности, она сердитым шипением выразила свое недовольство.

В этот момент взгляды Тимеи и Ноэми встретились, и обе девочки уловили в глазах друг друга какое-то странное, похожее на сон предчувствие. Бывает ведь: сомкнешь на миг глаза и за этот краткий миг успеваешь увидеть во сне годы, а пробудясь, все забываешь, помнишь только, что сон твой был долгим.

Взаимопроникновение взглядов длилось всего лишь миг, но обе девочки почувствовали, что в будущем им предстоит каким-то непостижимым образом повлиять на судьбу друг друга, что свяжет их нечто общее: радость ли или боль; и скорее всего – как в забытом сне – им даже не доведется узнать, что эту радость или боль одна из них причинила другой.

Тимея отвернулась от Ноэми; подбежав к хозяйке дома, она вручила ей браслет, а сама уселась подле Евтима, склонив голову ему на плечо.

Тимар растолковал смысл этого дара.

Барышня дарит его девочке на память. Браслет этот золотой. Едва только Тимар произнес слово «золотой», женщина испуганно выронила его из рук, точно живую змею, и в смятении уставилась на дочь, не в силах произнести даже привычную подсказку: «Поблагодари, мол, как следует».

Тут вдруг всеобщее внимание привлекла к себе Альмира. Она резко вскочила, издала протяжный вой, а затем, высоко задрав морду, принялась хрипло, яростно лаять; было в собачьем голосе что-то от львиного рыка: злобные, отрывистые звуки явно вызывали невидимого врага сразиться, но при этом собака не побежала вперед, а осталась стоять у веранды с напряженными передними лапами, задними роя землю.

Женщина побледнела. На тропинке за деревьями показалась какая-то фигура.

– С такой яростью она лает только на одного человека! – пробормотала женщина. – А вот и он сам.

Со стороны берега к жилищу приближался молодой мужчина, наряд его составляли широкий кафтан и панталоны, красный бумажный платок на шее и красная турецкая феска.

Лицо незнакомца красиво; вздумай он позировать художнику, и всякий, при взгляде на застывший портрет, сказал бы, что это герой; но когда навстречу вам идет живая натура, первой вашей мыслью будет: ба, да это же соглядатай! Правильные черты лица, большие черные глаза, густые курчавые волосы, красивый рот, казалось бы, должны располагать в пользу их обладателя; однако морщины у глаз, глубокие складки в углах рта, лоб, постоянно покрытый испариной, и неуверенный взгляд яснее ясного говорят о том, что перед вами человек, рабски преданный лишь своим собственным интересам.

Альмира злобно лаяла на приближающегося мужчину, а тот с небрежной лихостью размахивал в такт шагам руками, словно уверенный, что найдется кому его защитить. Ноэми пыталась утихомирить собаку, но та не слушалась; тогда девочка, схватив одной рукой собаку за уши, оттащила ее назад; Альмира заскулила, завизжала от боли, однако лаять все равно не перестала. Наконец Ноэми поставила ногу на голову собаки и прижала ее к земле. Тут уж пришлось покориться; собака улеглась с глухим ворчанием, позволив девочкиной ноге покоиться на огромной черной голове, словно бы не способной стряхнуть с себя этакую тяжесть.

Мужчина шел себе посвистывая и, не успев приблизиться, заговорил:

– Выходит, все еще цела у вас эта распроклятая собачища, не извели вы ее? Вот ужо я доберусь до нее! Дурацкая скотина!

Поравнявшись с Ноэми, молодой человек, фамильярно ухмыляясь, потянулся к лицу девочки, словно желая ущипнуть ее за щечку, однако Ноэми мгновенно увернулась.

– А ты, моя невестушка, по-прежнему дичишься? Ну и подросла же ты с тех пор, как я тебя в последний раз видел!

Ноэми, запрокинув голову, смотрела на него. Какую страшную рожицу удалось ей скорчить вмиг! Брови нахмурила, губы выпрямила упрямо, взгляд исподлобья дерзкий, пронзительный; даже цвет лица у нее изменился: нежные розы на щеках поблекли, враз уступив место землисто-серому оттенку. Девочка и вправду могла стать некрасивой, если ей того хотелось.

Пришелец, словно бы не замечая этой перемены, продолжал:

– А уж до чего похорошела!..

Девочка обратилась к собаке:

– Да замолчи же ты, Альмира!

Мужчина уверенно, словно у себя дома, подошел к столу, первым делом поцеловал руку хозяйке, затем с любезной снисходительностью поздоровался с Тимаром и под конец с учтивыми приветствиями раскланялся с Евтимом и Тимеей; речи его лились без передышки.

– Добрый вечер, любезная тещенька! Ваш покорный слуга, господин комиссар! Приветствую вас, почтенный господин и госпожа. Позвольте представиться: Тодор Кристян, рыцарь[6] и капитан, будущий зять сей уважаемой дамы. Наши с Ноэми отцы были закадычные друзья, так что еще при жизни нас обручили. Обычно я каждый год проведываю своих дорогих женщин в этой обители их летнего отдохновения, чтобы взглянуть, насколько подросла моя невестушка. Очень рад встретить здесь такую почтенную компанию. С вами, сударь, – если не ошибаюсь, вас господином Тимаром кличут, – я уже однажды имел честь свидеться. Да и с другим господином вроде бы…