Смилодон, саблезубый тигр. Он вымер уже в четвертичном периоде.

Мы входим в кайнозойскую эру и застаем оба рода млекопитающих живущими рядом и как будто спорящими за первенство. В начале палеогена преобладают, несомненно, сумчатые, их гораздо больше; но скоро сумчатые оказываются побежденными и исчезают отовсюду, кроме Австралии.

Высшие млекопитающие победили, но они в свою очередь успели уже разделиться на несколько родов.

Гиенодон.

Мы говорили об этом втором разделении млекопитающих: одни стали морскими животными, другие наземными хищниками, третьи травоядными копытными животными; оказались и такие, которые мало изменились по сравнению со своими предками, жившими в меловом периоде в Монголии: эти зверьки остались и поныне ловцами насекомых или грызунами, они только измельчали, выродились, приспособились к жизни в земле, где только изредка видишь солнечный свет.

Четыре разных пути — морские, хищные, копытные, грызуны, — и ни один из этих путей не ведет и не может вести к человеку. Но есть еще пятый путь.

Вы помните, в древнейшие времена жизни некоторым мелким рыбам, чтобы избавиться от преследования своих крупных родственников и хоть как-нибудь прожить, пришлось покинуть глубины моря и отступить в мелкие, прибрежные части морей? И как раз эти, можно сказать, обиженные рыбы потом дали начало животным суши. Нечто подобное случилось и сейчас, при разделении млекопитающих.

Среди млекопитающих оказались такие, которые не приобрели ни острых зубов и когтей хищников, ни копыт травоядных бегунов и не стали такими большими, как те, что ушли в море; этим небольшим и беззащитным млекопитающим, чтобы спасти свою жизнь, приходилось вое время отступать и отступать. Их последним прибежищем стал лес, его деревья, они научились взбираться на деревья и отсиживаться там во время опасности. А так как опасность была почти всегда, то они и стали проводить на деревьях почти все время, жить на деревьях, так оказать, в верхнем этаже леса.

Этих животных мы зовем теперь обезьянами. Но так как теперешние обезьяны только последний остаток этих животных, живших на деревьях, и так как от этих животных произошли не только обезьяны, но и люди, то, чтобы обозначить зараз и, нынешних обезьян, и людей, и их общих предков, изобрели для них всех одно общее название — приматы, то есть первенствующие, главнейшие.

Жизнь на деревьях не давала такого богатого выбора пищи, каким пользовались другие животные. Обезьянам пришлось стать вегетарианцами. Главной их едой были разные плоды и фрукты, древесные почки, орехи. Но чтобы раскусить орех, надо иметь острые зубы. С зубами обезьян не произошло такого превращения, как с зубами травоядных животных, например лошадей: зубы их мало притупились. К тому же жители деревьев не были слишком строгими вегетарианцами: при случае они лакомились птичьими яйцами, а то и маленькими птичками.

Таким образом, наши предки, благодаря своему образу жизни, избежали той специализации зубов, которая произошла у других млекопитающих. И этому мы обязаны тем, что мы сейчас с одинаковой легкостью усваиваем и мясную и вегетарианскую пищу.

Но еще гораздо важнее были те изменения, которые произошли с конечностями обезьян. Чтобы жить на деревьях, перепрыгивать с ветки на ветку, нужно научиться ловко цепляться за сучья, нужно стать акробатом.

Беспощадный отбор на ловкость и цепкость длился миллионы лет. И результатом этого отбора было то, что в первый раз за всю историю жизни на Земле появились наконец животные, у которых пальцы стали такими цепкими, что могли ухватываться за ветки деревьев. Короче говоря, появился хватательный орган — рука.

У хищников конечности остались лапами, у морских животных они стали ластами, у птиц — крыльями, у травоядных — ногами с копытами, а у обезьян — руками.

Но это случилось не сразу, только в неогене лесные жители стали настоящими обезьянами.

В начале палеогена жители деревьев — полуобезьяны — еще не приобрели особой ловкости; по строению тела они походили и на грызунов, и на хищных, а больше всего на насекомоядных.

Таким зверьком, жившим на деревьях, был в те времена нотарктус, скелет которого найден в Северной Америке.

Нотарктус.

Вначале он, как и все другие животные, полагался больше на обоняние, на то, что чувствовал носом. И, как у всех других млекопитающих, у него был хороший нюх. Но это приносило ему мало пользы: ведь он сидел на дереве, и ему мало приходилось иметь дело со следами, оставляемыми животными на земле. Гораздо важнее, чем обоняние, было для него зрение. Нельзя перепрыгивать с ветки на ветку, если не имеешь острых глаз, а тонкое обоняние для этого совсем не нужно. Поэтому среди жителей деревьев отбор происходил уже не на обоняние, а на зрение. Это — не такое уж важное обстоятельство, однако оно имело большие последствия.

Сравните портрет нотарктуса с портретом его потомка анаптоморфуса, и вы сразу заметите, что произошло.

Анаптоморфус.

Изменились величина и форма глаз, и сразу вместе с тем изменилось и все выражение мордочки, появилось в ней что-то, отдаленно напоминающее человеческое лицо, как бы предвещающее его.

Можно сказать, впервые, вместо звериной морды, появилось — хотя и мало похожее на человеческое — лицо.

В наше время в Индии живет на деревьях потомок анаптоморфуса, очень мало изменившийся за протекшие миллионы лет; он сохранил фамильное сходство со своим предком; зовут этого зверька тарсиусом. Он нарисован на странице 194.

Тарсиус. Он живет сейчас в Индии. Не правда ли, он похож на своего предка анаптоморфуса?

Если вы будете в зоологическом саду и увидите там в клетке тарсиуса (к сожалению, зверек этот редок и не во всяком зоосаде имеется), остановитесь на минутку перед клеткой: ведь таким же или почти таким же был и наш предок в палеогене!

Не все жители деревьев остались такими, как анаптоморфус. Многие, конечно, вымерли, не оставив наследников, но некоторые из выживших не застыли в своем развитии, а продолжали меняться дальше. Они стали ловче, мозг их увеличился, передние конечности стали походить на обезьяньи, так что они теперь могли зажать ветку пальцами, как клещами.

Для человеческой руки чрезвычайно характерным является то, что большой палец руки отстоит от других пальцев и может сильно отставляться в сторону. Именно благодаря этому наши руки так ловко справляются с любой работой, могут схватить и крепко зажать любой инструмент.

Если бы наши предки, жившие в четвертичный период, имели кисти, устроенные иначе, они никогда бы не начали мастерить себе орудий, иными словами, они бы никогда не стали людьми, человеческий род не возник бы…

Кому же наши обезьяньи предки и мы обязаны строением рук.

Оказывается, это очень древний признак, его можно найти даже у некоторых давным-давно вымерших животных. Если помните у двуногого ящера игуанодона, жившего полтораста миллионов лет назад, большой палец отличался от всех остальных. Однако впоследствии большинство таких животных потеряло этот драгоценный для нас, но совсем ненужный для них признак: ведь им конечности стали служить для хождения по земле, а для этого подобное строение кисти не нужно, здесь оно скорее мешает, чем помогает.

Древние же полуобезьяны и обезьяны жили на деревьях. Строение конечностей с отставленным большим пальцем было им очень полезно: можно было хвататься за ветви. У них этот признак сохранился. И именно от обезьяны получили, как бы в наследство, этот признак наши обезьяноподобные предки и мы сами.