Посольство продолжалось год (1568–1569), из которого более полугода прошло в тягостных ожиданиях царских аудиенций в условиях, напоминавших домашний арест; примерно три месяца заняло пребывание на русском Севере, остальное время ушло на дорогу[485]. Обстоятельства жизни в России объясняют неприязненный тон в описании автором страны и людей. Негативное отношение к окружающему из-за суровой встречи Рандольфа и его спутников в России усугублялось отсутствием у Турбервилля «…внутреннего интереса к России и профессионального опыта для содействия успеху миссии Рандольфа. Его путешествие было вынужденным перерывом в писательской деятельности, помехой, на которую он пошел в надежде скопить в рискованном предприятии денег и уплатить долги»[486].

Посольство Рандольфа, начавшееся в неблагоприятных для него условиях, было завершено тем не менее удачно: англичане получили от Ивана IV новые широкие привилегии для своей торговой Московской компании. По новой царской грамоте дела и помещения торговой Компании в Москве передавались в ведомство опричнины[487]. Этот пункт в грамоте, добытой Рандольфом, глухо напоминает нам о том, что посольство находилось в опричной Москве в пору драматических событий. Рандольф прибыл в Москву в сентябре 1568 г., в разгар дела митрополита Филиппа, а главным посредником между царем и англичанами был назначен царский фаворит Афанасий Вяземский[488]. Но напрасно историк будет искать отражения или хотя бы упоминания этих событий в записках посла и его спутников: дневник Рандольфа и послания Турбервилля молчат об опричнине.

Скупость на конкретные свидетельства и разочарование, возникающее у историка при знакомстве с английскими материалами посольства, сказались на судьбе посланий Турбервилля в исторической литературе. Все три эпистолии поэта никогда не переводились на русский язык полностью, оставаясь малоизвестными исследователям. Лишь недавно появился перевод пяти небольших фрагментов из посланий, выполненный для фундаментальной работы о русско-английских литературных связях М. П. Алексеева[489]. В отечественной историографии очень краткую характеристику посланий дали С. М. Середонин, считавший их во многом «историческим курьезом», и И. И. Любименко; в связи с «московской темой» в английской филологии о Турбервилле рассказывает М. П. Алексеев[490]; в других работах исследователей русско-английских отношений находим лишь упоминания о секретаре посольства и светском человеке Дж. Турбервилле[491]. В зарубежной англоязычной литературе имеется несколько литературоведческих работ о жизни и творчестве Турбервилля, однако содержание посланий из России в них, как правило, не рассматривается[492]. Самое существенное, что сказано о посланиях как историческом источнике, принадлежит издателям сборника записок англичан о России, вышедшего в 1968 г.[493] Издатели-историки Ллойд Е. Берри и Роберт О. Крамми дают общую оценку источника, сообщают биографические данные Турбервилля, приводят библиографию его английских изданий. Не останавливаясь на подробном комментировании, издатели рассматривают источник как светские послания, в которых есть ряд интересных наблюдений, но представления расплывчаты; сказалось излишнее морализирование и предубежденность Турбервилля перед «варварской страной»[494]. К этому можно добавить и несколько слов о причинах подобных настроений Турбервилля. Английский джентльмен направился в далекую страну с совершенно определенными целями: он стремился к обогащению. Но, как показывают его стихи, из этой затеи ничего не вышло — сноб, возможно, с увлечением предававшийся азартным играм, и прежде всего зерни, проигрался в пух и прах… Все свои огорчения он вымещал на стране, оказавшейся столь негостеприимной для несостоявшегося коммерсанта.

Ни в коем случае не переоценивая значимость написанного Турбервиллем, отметим, что его наблюдения над бытом, занятиями, климатом, природными условиями в России вполне могут стать источником, полезным для историка, изучающего формирование английского стереотипа России в XVI в.

Оценка этих наблюдений невозможна без ответа на вопрос об источниках автора посланий. Очевидно, что русскими письменными и, вероятно, устными свидетельствами Турбервилль не пользовался. Знание им русского языка, даже разговорного, вызывает большое сомнение. Правда, он вводит в свои послания отдельные русские слова обиходного значения, но количество их очень невелико, кроме того, некоторые из них он употребляет с английским грамматическим оформлением, то есть прибавляет к русским словам английское окончание — s множественного числа, например: versts, portkies, shubes[495]. Похожую запись некоторых русских слов другим англичанином, филологом и ученым Р. Джемсом, побывавшим в России в начале XVII в., изучавший эти записки современный исследователь Б. А. Ларин счел проявлением его контактов с английской колонией в России[496]. Точно так же и для Турбервилля источником информации могли быть сами англичане, служившие в Московии, и, возможно, его собственные и непосредственные наблюдения, сделанные в дороге.

Но один источник Турбервилля мы можем назвать со всей определенностью. Это записки о России имперского посла Сигизмуида Герберштейна, посетившего Москву с дипломатическими поручениями в 1517 и.1526 гг.[497] Турбервилль сам указывает на Герберштейна в последних строках послания к Паркеру: «…если хочешь русских ты узнать поближе, то в книге Сигизмунда лучшего рассказчика я вижу». Ко времени отъезда Турбервилля записки были изданы в Европе только на латыни не менее пяти раз. Турбервилль, переводивший древних римлян, конечно, читал сочинение Герберштейна. Можно даже предположить, что том С. Герберштейна сопровождал Турбервилля в его путешествии, так как отдельные места поэтического текста посланий, из России почти дословно передают соответствующие известия Герберштейна в прозе[498]. Остается только сожалеть, что позиция проницательного и объективного наблюдателя, во многом свойственная Герберштейну, не была усвоена Турбервиллем вместе с содержанием мемуаров этого автора.

Обратимся к содержанию поэтических посланий.

О религии в России автор пишет с позиций и с предубеждением воинствующего представителя англиканской церкви. Обрядовая сторона русской религии рождает у него презрение и сомнение в искренности религиозных чувству русских. Но, высказывая такие сомнения, Турбервилль сам противоречит себе на страницах посланий. Так, описывая молитвы перед крестами (см. «Даней»), он считает их лживыми, а в своеобразной сценке приема русским хозяином гостя (см. «Спенсеру») заявляет:

В представлении Турбервилля все русские — «идолопоклонники»: «…ведь сделаны руками и теслом все главные их боги. Лишь идолы сердца их поглощают…» («Даней»). Эти русские боги, по мнению англичанина, не истинны. Исключение составляет разве что культ Николы-Угодника, популярность которого автор справедливо отметил. Отсюда крайне тенденциозный вывод Турбервилля, подхваченный потом Дж. Флетчером, что нравственность и добропорядочность не могут существовать в народе, не знающем «истинного» (с точки зрения представителя англиканской церкви) бога и его предписания[499].