Обстоятельства этих дел, достопочтенный лорд, тянулись с июля до ноября. В это время прибыло великое посольство от польского короля, и меня неожиданно отправили из Москвы в город Ярославль (Yerauslauley) в двух днях пути. Ответы, данные тогда, не лишенные убедительности, остались, таким образом, без рассмотрения и без подтверждения впредь до дальнейшего приказа Императора.
Дела, которые угодно было Вашей милости мне поручить, записанные по пунктам, письма ее Величества, милостиво отданные ее Высочеством перед отъездом и предъявленные на рассмотрение за подписью достойной памяти сэра Френсиса Уолсингема, а также дела Компании, изложенные собственноручно, по Вашему приказу, ее старейшинами, — со всех [этих документов] я посылаю Вашей милости копию, не столь хорошо исполненную, как хотелось бы, если бы время и место позволяли. Хотя мне известно, что Ваша милость хорошо знакома со всем этим, но по разным соображениям я счел, что [будет] нелишним и желательным Вашей милости взглянуть на них, чтобы помочь Вашей памяти в объяснении того, каково обоснование каждого пункта, а также для того, чтобы Ваша милость могла убедиться, что я верно исполнял свой долг перед ее Величеством и честно и дружески служил Компании, не стремясь ни в чем к частной своей выгоде, несмотря на чьи-то недоказанные обвинения мне. Если чья-то злость убеждает Вашу милость в обратном, то я покорно молю не [предпринимать] рассмотрения, пока с Божьей помощью я буду в состоянии сам отвечать за себя, опираясь на доказанную правдивость [всего] того, что я говорил. Сомнения на этот счет, я имею в виду злое обращение со мной, не покидают меня; мое неожиданное удаление [из Москвы] может означать, что я останусь здесь до тех пор, пока ее Королевское Величество не обратится к Императору. Я не могу припомнить ничего, [клянусь] верой и достоинством, что могло бы иметь место и на что рассчитывает чистая выдумка, но только то, что я правдиво изложил Вашей милости. Разные случались обстоятельства, все их я оставляю на суд правды.
Со всей почтительностью и убеждением прошу Вашу милость ходатайствовать перед ее Величеством, чтобы ее Высочеству было угодно приказать переписать те самые письма к его Величеству и к лорду Борису Федоровичу, в которых имеются названные статьи с необходимыми дополнениями, нужными в данном случае, и с высказыванием о непочтительности, проявленной по отношению к Королеве, что противно закону всех народов. Упомянутые письма ее Высочество подписала в руках у м-ра Уиннибенка (Wynnebencke), и они скреплялись им печатью, а писались неким Сэкки (Sackey), у которого, я думаю, копии найдутся в реестре. Ее Величество [тогда] нашла некоторую неправильность в том, как выразился м-р Уиннибенк по-английски, поскольку там было умаление в обращении [к царю], но м-р Секретарь подумал, что [письмо] так убедительно по различным поставленным вопросам. Я убедительно прошу ее Величество милостиво соизволить приказать это, как надеюсь и на ходатайство и доброжелательность Вашей милости. Я почтительно прошу [отправить все] с быстрой экспедицией, учитывая чрезвычайность ситуации, и тогда несомненен ответ Императора и Бориса Федоровича к удовольствию ее Величества, а Компания получит лучшее рассмотрение всех дел, которые сейчас остаются отставленными. Ибо я уверен в благорасположении Бориса Федоровича, который сейчас склонен угодить ее Величеству и сделать добро ее купцам; дай бог!
Далее [скажу], если угодно Вам, достопочтенный лорд, что сначала, по прибытии мне было предложено императорское содержание провизией, от которого я отказался по новому правилу, так как ее Величество строго приказала мне, как свидетельствует поручение м-ра Секретаря, не принимать ничего до тех пор, пока дела ее Величества не начнут рассматриваться и пока не станет вероятностью принятие отвергнутого. Это было плохо воспринято, кроме того, я был и продолжаю оставаться в больших издержках здесь. Также [скажу], что я давно уже помолвлен с дочерью одного честного джентльмена в Букингемшире, время истекает, со мной дети того доброго человека в качестве слуг, опасение, что мой враг — это Андрей Шалкан, в котором я нашел перемену тщеславия на безумное вредное подстрекательство, — все эти причины вместе с риском для меня и обстоятельствами, в которых я оказался теперь, подвигли меня с такой настойчивостью умолять Вас о дальнейшей милости, на которую я почтительно и полностью полагаюсь. И вновь прошу Вашу честь, рассмотрев [изложенное], проявить милосердную и достойную заботу о верном и быстром удовлетворении [просьбы] ее Величеством.
Итак, мой добрый господин, если я был слишком утомителен и не использовал возможность для обычного обзора в этом описании, как полагается для такой персоны [как Ваша], то примите во внимание неотложность дела и неподходящие условия. Я почтительно прошу милостиво извинить меня и полностью вверяю себя и дело Вашей достопочтенной протекции, молю бога хранить здоровье Вашей милости. Аминь. В Ярославле, апреля 1591 г.
Вашей милости почтительнейший слуга
Дж. Горсей.
Достопочтенному лорду Бэрли,
Главному Казначею Англии.
Ответ Джерома Горсея на главные жалобы в письме императора России
Во-первых, уже около 14 лет Джером Горсей был ответственным [в делах] Компании в Москве, когда узнал, что фламандцы пришли с товарами и кораблями северными морями к тому самому порту, который был обнаружен Компанией и никогда прежде не принимал никого, никаких иностранцев. Он написал письмо агенту упомянутой Компании, что это [означает] великую немилость и еще большие потери; если Компания не исправит это, [то он] Джером Горсей найдет средства остановить их приход туда. Этот вопрос никогда не поднимался за 12 лет, но теперь совершается измена Королю и его стране. Копия этого письма была предъявлена м-ру Доктору Флетчеру, который потребовал его показать.
2. Джером Горсей служил [как посол в Москве от] ее Величества уже около четырех лет до появления м-ра Флетчера. За это время он добился для Компании свободных привилегий и привез их Королеве. Служба была с благодарностью принята ее Величеством — Джером Горсей вошел в известное доверие, хотя никогда не злоупотреблял им.
3. Хорошо известно, что чиновник, Андрей Шалкан, полный злобы, сговорился со слугой Джерома Горсея в Москве, придумал речь, якобы сказанную хозяином [слуги] м-ру Флетчеру, звучавшую оскорбительно для Императора. Упомянутый слуга сделал это, покупая свою подлую свободу, после чего отрекся от веры, был перекрещен, награжден Андреем Шалканом. Это дело усугублялось еще изменой Императору. М-р Флетчер присутствовал и знал, насколько лживо это предположение, тем более что сохранилось письмо, в котором главный [виновник] просит прощения, обещая никогда больше не вступать в подобные сговоры. Если предположить, будто Джером Горсей говорил что-то, что могло касаться достоинства ее Величества, [то] как это могло быть в действительности: говорил он против них обоих или против каждого из них? Особенно [невероятно, что он высказался] против его повелительницы и госпожи, ведь к ее высокой защите он всегда прибегал во всех своих недоразумениях. Но он протестует перед всевышним, коему раскрыты секреты сердец людей, что все это голые домыслы без доказательств. М-р Флетчер настаивал, чтобы сообщили подробности, но они не могли предъявить ему ничего другого, кроме того, что он вступил в заговор с целью не допускать всех иностранцев [кроме Компании], приезжающих для торговли в Россию северными морями.
4. Джером Горсей всегда и всецело стоял в защиту всех дел Компании, имевших отношение к императорскому двору, и особенно к Андрею Шалкану, из-за многих обид, чинимых им, и из-за тех же препятствий Джерому Горсею. Андрей Шалкан, поняв, что есть какие-то разногласия между Компанией и Горсеем, выдвинул свой отказ от обязательств [перед Компанией] как результат упомянутых противоречий, чувствуя, что это им придется по нраву. [Однако], как заметил один из них, это последнее [он сделал] без их одобрения.
