Кардиналу передали это, он послал за мной и спросил, какими шутками я заставил королеву смеяться, я сказал, что ему неверно передали.
„Вы знаете, что я имею в виду, вы можете видеть ее, но не будьте слишком смелы“. Я просил его письменного позволения и получил его, королева с нетерпением ждала остальную часть моего поручения, и я также хотел это [поскорее] изложить ей.
— Вы видите, сэр, меня держат здесь, как пленницу, содержат на маленькую сумму, менее тысячи талеров в год.
— Вы можете исправить все, если захотите.
— Меня особенно тревожат два сомнения: если бы я решилась, у меня не было бы средств для побега, который вообще было бы трудно устроить, тем более что король и правительство уверены в возможности извлечь пользу из моего происхождения и крови, будто я египетская богиня, кроме того, я знаю обычаи Московии, у меня мало надежды, что со мною будут обращаться иначе, чем они обращаются с вдовами-королевами, закрывая их в адовы монастыри, этому я предпочту лучше смерть.
— Ваш случай сильно отличается от прочих, а время изменило этот обычай: теперь те, кто имеет детей, не принуждаются к этому, остаются растить их и обучать.
— Какое поручительство, что все, что вы говорите, — правда?
— Ваше желание может испытать то, что задумано, вера в это дело может сделать его успешным, когда вы удостоверитесь и убедитесь в средствах, которые сделают безопасным и успешным это дело.
— Тогда я должна уповать на бога и вашу христианскую скромность и обещание, скажите мне свое имя и возможно более точное время [побега].
— Не сомневайтесь, ваше высочество, в ближайшие два месяца вы узнаете и то и другое, в знак верности я оставляю вам сотню венгерских дукатов золотом, и ваша честь получит еще 400 точно через семь недель или около этого времени. Ее высочество с благодарностью приняла их, а ее дочери я дал еще двадцать. Я простился, королева и ее дочь пожали на прощание мою руку, а я был рад успеху.
Мои слуги и начальник стражи этого замка сильно удивились тому, что я так долго оставался у королевы. Он вновь сказал об этом кардиналу.
— Фу, пустяки, не подозревайте его, вы видите, он молод и красив, я желал бы, чтобы он достиг своего, по крайней мере, я имел бы надежду получить с нее то, во что она мне обходится.
— Но ни король, ни правительство Польши не пошли бы на это даже за 100 тысяч талеров [ответил начальник стражи]. Я подарил кардиналу красивый, шитый золотом платок и покорно благодарил за оказанную мне милость.
— Я рад, что вы имели здесь успех, когда нам доведется встретиться в Польше, мы вспомним весело о нашем знакомстве.
Выезжая из ворот города, я встретил девушку, одетую как дворянка, с непокрытой головой, она вручила мне красиво вышитый белый платок, в уголке его было завязано недорогое колечко с рубином, но она не сказала мне от кого, хотя я сам догадался. Я поспешил из владений кардинала через Курляндию (Corland), Пруссию (Prusia), Кенигсберг (Quinsburgh), Мелвин (Melvinge), Данциг (Danzicke), где я решил немного передохнуть, отослав одного из моих слуг, уроженца Данцига, морем в Нарву с моими письмами, платком и донесениями к царю и Борису Федоровичу о сделанном. Все было зашито в его стеганое платье. Он выполнил все столь быстро и благополучно, что та королева с ее дочерью была извещена и очень хитроумно выкрадена и проехала через всю Ливонию, прежде чем ее отсутствие было обнаружено. Начальник стражи послал было погоню, но было поздно, он лишился за это своего места, переданного другому, более надежному человеку. Чтобы кончить эту историю, скажу, что по моем возвращении из Англии я нашел королеву [живущей] в большом поместье, она имела свою охрану, земли и слуг согласно своему положению, но вскоре она и ее дочь были помещены в женский монастырь, среди других королев, где она проклинала то время, когда поверила мне и была предана, но ни она не видела меня, ни я ее[266]. Я очень угодил этой услугой [русским], но сильно раскаиваюсь в содеянном. Из Данцига я проследовал через Кашубию (Cashubia), Померанию (Pomerenia), Шецин (Statten), Мекленбург (Mackellburgh), Росток (Rostocke) (где я едва избежал смерти), достиг известного имперского города Любека, там был с почетом и заботой принят. Бургомистр и члены муниципалитета (raettsheren) дарили мне вина, пироги с благодарностью за все, что я делал для них раньше.
Из Гамбурга я прибыл в Англию, явился ко двору в Ричмонд, известив о себе лорда-казначея и сэра Фрэнсиса Уолсингема. Они представили меня королеве, ее величество приняла письма царя и мою речь очень благосклонно и с большими похвалами мне; [она сказала, что] рада иметь слугу столь верного и опытного в делах, что ему дает поручение такой великий иностранный государь. Своему вице-камергеру сэру Томасу Ганиджу (Henneag)[267] она сказала: „Позаботьтесь о помещении для него, уже поздно, я поговорю об остальном с вами завтра“. Сэр Джером Баус и его брат м-р Ральф Баус пришли с лучшими пожеланиями поздравить меня с прибытием и настойчиво расспросили обо всем. Он [Джером Баус] сказал, что хвалил мое знание языков, милости в обхождении со мной при дворе царя, всему этому я верил, так как королева говорила мне то же.
На следующий день ее величеству было угодно иметь со мной большую беседу, во время которой она спрашивала о дурном поведении сэра Джерома Бауса, на что я отвечал весьма мало. Мне было доверено перевести письма, в которых я смягчил выражения, относившиеся к Баусу, причем м-ру Секретарю это не понравилось, он сказал мне, что королева будет недовольна, если узнает об этом, ведь ее величество приказала мне не бояться ничего. Когда я закончил перевод, м-р Секретарь прочел его королеве[268]. Ее величество захотела услышать наказ, данный для устной передачи, поскольку кроме того, что содержалось в письме царя, сообщалось еще и устное слово. Я сказал ее величеству, что наказ такой большой, что я боюсь утомить внимание ее величества, поскольку уже поздно.
„Тогда я назначу время для вашей следующей аудиенции“. Затем ее величество повернулась к лордам и сказала: „Я думаю, лорды, эти письма оказывают нам столь высокое уважение, какое мы едва ли получали от какого-либо государя, вновь коронованного, их обращения и уверения, относящиеся к нам, по всем правилам учтивости и общепринятому обычаю государей мы должны были бы первыми принести им от нас“.
Я был помещен в хорошем доме в Лондоне, хорошо снабжен и имел хорошую прислугу, мне выказывали уважение, чествовали и угощали от имени Московской компании сэр Роуленд Гейворд (Heyward), сэр Джордж Барнс (Barns), м-р Кастомер Смит (Smythe)[269] и многие другие олдермены и видные купцы. Королева прислала за мной из Гринвича[270], я изложил все, что имел, и о чем ее величество пожелала спросить меня, она сказала, что мы упустили время и случай, которые могли бы принести ей и подданным большие богатства. Я затратил много времени на выполнение заданий и поручений от царя и лорда-правителя, а также выслушал мнения оксфордских, кембриджских и лондонских медиков касательно некоторых затруднительных дел царицы Ирины (о зачатии и рождении детей), бывшей замужем семь лет, и часто (беременной)[271] а также у меня были поручения о других брачных делах, которые я, опасаясь за себя, держал в тайне[272].
Сэр Джером Баус из-за немилости к нему королевы затаил глубокую обиду на меня, он привел в ярость лорда Лесестера[273], теперь наместника в Нидерландах, который всегда оказывал мне высокие почести и поддержку; [посылал] письма, где мне оказывалась особая милость; я всегда выполнял его поручения, на его письма-запросы я посылал ему богатые меха, белых соколов, белых медведей со всем, что для них требовалось, платя за них моим приятелям добрую цену. [Баус] сказал, будто я провозгласил у себя за столом в такой-то день в присутствии знатных людей, герцогов, что он сбросил с лестницы свою жену, сломав ей шею, чтобы сделаться любовником королевы[274],— таким средством Баус думал уничтожить меня и расстроить переговоры, которые я вел. Сэр Лесестер написал об этом королеве, прося о расследовании и наказании меня. Королева изменилась в лице, поклявшись, что я отвечу за это, и приказала лордам Королевского суда расследовать это дело. Сэр Джером Баус предполагал доказать [мою вину] с помощью одного только Финча (Finch)[275], его прихлебателя, которому он сказал, будто я хотел изжарить его в Москве как лазутчика. Тем не менее королева открыто заявила: „Я не сомневаюсь, Горсей докажет, что он честный человек“. Лорд Гансден (Honsdon), тогда камергер, встал на сторону Бауса[276], лорд-казначей, Христофор Гэттон (Hatton)[277], особенно сэр Фрэнсис Уолсингем были тверды и уверены в своем добром мнении обо мне, у меня было много добрых друзей и родственников, вставших горою за меня. Двор и город были полны темных слухов об этом деле.
