Эта жестокость породила столь сильную всеобщую ненависть, подавленность, страх и недовольство во всем его государстве, что возникало много попыток и замыслов сокрушить этого тирана, но ему удавалось раскрывать их заговоры и измены при помощи отъявленных негодяев, которых он жаловал (inoibling) и всячески поощрял, противопоставляя главной знати (chieff nobielitie)[143].

После того как он поделил свою добычу и разместил свое богатство и двор в Москве и в наиболее сильных, больших и надежных монастырях, он и эти его солдаты (souldiers) стали проводить все свое время в ограблении и убийстве главной знати, богатейших сановников (officers), а также лучших представителей купечества и других подданных. Его руки и сердце теперь ожесточились и очерствели, потому что были обагрены кровью многих людей, которых он подверг ужасной, позорной смерти и пыткам, — подлые и жалкие люди без искры мужества. Не доверяя преданности покоренных им татар, царь разместил их по гарнизонам в недавно завоеванных городах и крепостях Ливонии и Швеции. Боясь неповиновения внутри государства и особенно усиления своего старинного врага — Скифского Хана (Sithian Came), царя Крыма, подстрекаемого, как он обнаружил, его же [Грозного] знатью и подданными, он набрал огромную армию из самых отдаленных своих провинций, из поляков, шведов, и собственных подданных, числом в 100 тысяч конных и 50 тысяч пеших, — как для своей собственной охраны и силы (о чем он постоянно заботился), так и для решающего сражения с Крымом, — таковы были приготовления к вторжению в его земли[144].

Тем временем он отдалил свою черкесскую жену, постриг ее в монахини и поместил в монастырь[145], а в супруги выбрал из многих Наталью (Natallia), дочь своего подданного князя Федора Булгакова (Knez Feother Bulgacove), высокого военачальника (a chieff livtennant), или воеводы (viovode), обладавшего большим доверием и опытом. Однако вскоре тому отрубили голову, а его дочь также через год была пострижена в монахини[146]. Между тем стало известно, что его враги, крымцы (the Cryme), вышли в поле, — это была устрашающая весть для него и добрая для большинства его князей и людей, живших в рабстве и несчастии. Бог покарал этих жалких людей, погрязших в своих вожделениях и ничтожестве, вопиющих содомских грехах; заставил их справедливо быть наказанными и терпеть тиранию столь кровавого правителя. Я бы сказал, что настал час божьей мести в поучение всем будущим поколениям князей и простых людей. Скифский царь (Sithian Emperowr), воспользовавшись моментом, вторгся в пределы России, расположившись с армией в 200 тысяч конных воинов в 50 милях вниз по течению реки Оки (Осkа) лицом к лицу с армией царя Ивана Васильевича, составляющей 100 тысяч храбрых военачальников и воинов, охранявших сильные крепости и броды с помощью многочисленной артиллерии, боеприпасов, людей и оружия, а также большого количества всякого другого снаряжения. Благодаря тайным осведомителям крымцы отважились переправиться, без помех преодолев разделявшую их реку. Царское войско не осмелилось двинуться за пределы 25 миль отведенного ему пространства, и никто не мог под угрозой смертной казни нарушить эту границу, каким бы успехом это нарушение ни обернулось[147].

Враг, достигнув этого берега реки, не терял времени и быстро продвигался к Москве, находившейся уже в 90 милях, где царь считал себя в безопасности. Но когда враг приблизился к великому городу Москве, русский царь бежал в день Вознесения с двумя своими сыновьями, богатствами, двором, слугами и личной охраной в 20 тысяч стрельцов (gunnors) к укрепленному Троицкому монастырю [находившемуся] в 60 милях [от Москвы][148]. Неприятель зажег высокую колокольню св. Иоанна, но в это время поднялся сильный ветер, и распространившийся огонь в течение шести часов обратил в пепел все церкви, дома, палаты, построенные почти полностью из сосны и дуба, как в городе, так и в округе на 30 миль. В этом свирепом огне сгорели и задохнулись от дыма несколько тысяч мужчин, женщин, детей; та же участь постигла и тех, кто укрылся в каменных церквах, монастырях, подвалах и погребах, лишь немногие из немногих спаслись как вне, так и внутри обнесенных стенами трех городов[149]. Река и рвы вокруг Москвы были запружены наполнившими их тысячами людей, нагруженных золотом, серебром, драгоценностями, ожерельями, серьгами, браслетами и сокровищами и старавшихся спастись в воде, едва высунув поверх нее головы. Однако сгорело и утонуло так много тысяч людей, что реку нельзя было очистить от трупов в течение двенадцати последующих месяцев, несмотря на все предпринятые меры и усилия. Те, кто остался в живых, и люди из других городов и мест занимались каждый день поисками и вылавливанием на большом пространстве [реки] колец, драгоценностей, сосудов, мешочков с золотом и серебром. Многие таким путем обогатились. Улицы города, церкви, погреба и подвалы были до того забиты умершими и задохнувшимися, что долго потом ни один человек не мог пройти [мимо] из-за отравленного воздуха и смрада.

Крымский царь со своими войсками наблюдал этот большой пожар, удобно разместившись в прекрасном Симоновом монастыре (Symon monesterie) на берегу реки в четырех милях от города, захватив награбленное и отобрав богатство у тех, кто успел спастись бегством от пожара. Хотя пожар города принес им мало пользы, они удовлетворились этим, возвращаясь назад с пленными и с тем, что успели награбить. Им угрожала встреча с армией царя у Серпухова (Circapur), но они смогли избежать этого, переправившись через реку так же, как и пришли.

Русский царь бежал все дальше со своими сыновьями и богатством, направляясь к большому городу Вологде (Vologdae), где он считал себя в безопасности, находясь в 500 милях от врага. Сильно расстроенный и пораженный постигшим его несчастьем, он, имея среди сопровождавших митрополитов, епископов, священников, главных князей (chieff princes) и старинную знать (aunchient nobillitie), послал за ними и созвал их на царский совет (called for and sommined to a counsall ryall), а когда враг ушел, он распустил свою армию, которая не сделала в его защиту ни одного выстрела; допрашивал, пытал, мучил многих воевод (viovods) и главных военачальников, приговорил некоторых к смерти, конфисковал их добро и землю, разорил их роды и семьи, выпустив указ об очистке, отстройке и заселении Москвы, — трудным было обсуждение всего этого[150].

В разгаре работы его великий враг Шигалей мурза (Chigaley Mursoye)[151] послал ему своего посла в сопровождении других мурз (moursers), по их обычаю так называли знать, все они были на хороших конях, одеты в подпоясанные меховые одежды с черными шапками из меха, вооружены луками и стрелами и невиданными богатыми саблями на боку. К ним [мурзам] была приставлена стража, караулившая их в темных комнатах, лучшей пищей для них было вонючее конское мясо и вода, им не давали ни хлеба, ни пива, ни постелей.

Когда пришло время представить посла царю, все они подверглись еще и другим обидам и оскорблениям, но перенесли все с равнодушием и презрением. Царь принял их во всем великолепии своего величия, три венца стояли перед ним, он сидел в окружении своих князей и бояр. По его приказанию с посла сняли тулуп и шапку и надели одежду, затканную золотом, и дорогую шапку. Посол был очень доволен, его ввели к царю, но его сопровождавших оставили за железной решеткой, отделявшей их от царя. Это сильно раздражало посла, который протестовал своим резким, злобным голосом, с яростным выражением лица. Четыре стражника подвели его к царю. Тогда это безобразное существо безо всякого приветствия сказало, что его господин Шигалей, великий царь всех земель и ханств (cams), да осветит солнце его дни, послал к нему, Ивану Васильевичу, его вассалу и великому князю всея Руси, с его дозволения, узнать, как ему пришлось по душе наказание мечом, огнем и голодом, от которого он посылает ему избавление (тут посол вытащил грязный острый нож), — этим ножом пусть царь перережет себе горло. Его торопливо вытолкнули из палаты без ответа и попытались было отнять дорогую шапку и одежду, но он и его сопровождавшие боролись так ожесточенно, что этого не удалось сделать. Их отвели в то же место, откуда привели, а царь впал в сильный приступ ярости, послал за своим духовником, рвал на себе волосы и бороду как безумный.