Эти размышления даже в свое время были весьма туманными. И все же о них следует сказать, ибо после 1945 года на уподобление национал-социализма и истории Немецкого ордена нередко ссылались, причем так, как будто между Розенбергом и орденом действительно было нечто общее. Рядом с известными параллелями между Лютером и Фридрихом Великим, Бисмарком и Гитлером, проведенными национал-социалистами, а затем заимствованными их противниками, но уже с негативной оценкой, занял свое место и Немецкий орден.
Но, пожалуй, слишком много чести для Розенберга. Мариенбургский оратор никоим образом не был главным идеологом, хотя очень этого хотел. После 1933 года он быстро превратился в фигуру среднего ранга, а элита, о которой он говорил, выдвинула другого — Г. Гиммлера[75]. Последний, правда, тоже думал о Средневековье, но не о Немецком ордене, а о Генрихе Льве[76] и о первом саксонском короле Генрихе I[77]. Места их погребения, Бранденбургский и Кведлинбургский соборы, он превратил в места поклонения национал-социалистов.
Розенберг с его гротесковыми идеями пребывал в традиции подлинно политической организации, окрепшей во времена Веймарской республики, то есть в традиции, которую писатель А. Мёллер ван ден Брук отразил в своей книге о прусском стиле и в еще одном сочинении под названием «Третий рейх правил» («Das Dritte Reich führte»). Другой консервативный публицист того времени основал в 1920 году некий Новый Немецкий орден (Jungdeutschen Orden)[78], в котором, как в собственно Немецком ордене, имелись баллеи, капитул и комтуры. Поскольку экстремистские политические организации, имевшие сходные цели, нередко вступали в ожесточенную борьбу друг с другом, то Новый Немецкий орден и НСДАП были злейшими врагами, имея между собой немало общего.
Если вообще существовала некая национал-социалистическая идеология, то Немецкому ордену отводилось в ней весьма скромное место. Даже Розенбергу пришлось в конце концов констатировать, что их многое разделяет. Поскольку рыцари ордена были монахами, то не заботились о подготовке элиты, и в этом заключалась, по мнению Розенберга, их «трагическая ошибка».
С 1933 года господствовало то представление об истории ордена, которое выработалось в середине XIX века, главным образом усилиями Трейчке. Орден виделся объединением основателей государства, завоевателей жизненного пространства, борцов за чистоту немецкого характера и врагов славян. Правда, в национал-социалистическом периодическом издании «Шулюнгсбрифен», служившем идеологическому воспитанию членов партии, можно найти и мелкие статьи о Немецком ордене, который авторы этих статей пытались поставить на службу национал-социалистическому настоящему и близкому будущему. Но в сфере исторической науки и исторических представлений в целом господствовала традиция, возникшая в конце XIX века.
Поэтому и после 1933 года развивалось то, что легко упустить, если увлечься политическими речами и популярными брошюрами, — собственно наука, причем не только незаметная источниковедческая работа и поиск деталей, но и наука, открытая для общественности. Такова «История Восточной и Западной Пруссии» Б. Шумахера, вышедшая в 1937 году. Эта книга в наше время производит несколько неприятное впечатление, а последняя, посвященная современности глава отвечает господствующей в то время интерпретации. Оно и понятно, если учесть обстоятельства, при которых издавался этот труд. Во всяком случае, банально упрекать автора в том, что тогда он не был готов к отпору. Зато для страниц, которые ныне неприятно читать, характерна консервативная, так сказать, черно-бело-красная картина истории, также унаследованная от конца XIX века. Но это не касается книги в целом, ибо местами Шумахер не согласен с господствующим в то время мнением. Так, он пишет:
Созданное Немецким орденом в Пруссии заставляет видеть в основании государства и в руководстве им чуть ли не его собственную «идею». Подобная мысль отрицает восходящее к философии Августина состояние духа средневекового человека, его глубокую убежденность в том, что христиане обязаны приближать «град Божий», — выполняют ли они церковные обеты, посвящают ли Богу жизнь в братствах (монашество), ведут ли — и это рыцарско-германский вариант основной мысли Августина — войну с «неверными» (идея крестовых походов). Только претворяя в жизнь эти идеалы, — а не путем освоения новых земель и основания государства, добавили бы мы, — рыцарские ордены могли оправдать свое существование и притязания на те или иные привилегии перед сообществом средневековой христианской Европы.
Ныне такие сентенции не совсем понятны, но все же не случайно они увидели свет в 1937 году в Кёнигсберге. Встает вопрос: что же было типично для этих лет — подобные сентенции или положения какого-нибудь Розенберга?
И все же трудно сказать, занимал ли средневековый Немецкий орден какое-то место в представлениях тех, кто, скажем, в 1939 году проводил в Польше немецкую оккупационную политику, и оправдывала ли тех, кто совершал насилие, память о средневековом ордене. Однако следует констатировать, что в ту пору Немецкому ордену уделялось немалое внимание, когда речь шла о Средневековье, и что частичная адаптация ордена национал-социализмом вошла между тем в традицию воззрений, насчитывавшую уже несколько десятилетий.
Это явствует не только из научных работ и из публикаций, рассчитанных на широкую публику, но и из романов, а также пьес. Распространенное представление о Немецком ордене в XIX — начале XX века гораздо яснее, чем в речах и газетных статьях, предстает в художественной литературе. То, о чем пишут ныне авторы так называемых научно-популярных книг, прежде было темой пьес и романов. Поэтому количество произведений о средневековом Немецком ордене довольно-таки велико — как немецких, так и польских.
Образ Немецкого ордена в польской и немецкой литературе внешне удивительно схож, но оценки его совершенно различны. Чем более безупречными героями выступают рыцари ордена в немецких романах, тем более зловещими предстают они в произведениях польских авторов, в том числе в романе «Крестоносцы» Г. Сенкевича (1897–1900).
В отличие от второстепенных немецких авторов, обращавшихся к Немецкому ордену, Сенкевич был знаменитым писателем. В 1905 году за роман «Quo vadis?» («Камо грядеши?»), посвященный гонениям на ранних христиан, он был удостоен Нобелевской премии. Этот роман и по сей день пользуется известностью во многих странах мира, не в последнюю очередь благодаря фильму. Особенно популярен в Польше роман «Крестоносцы». Там эта книга послужила основой двухсерийного и весьма кассового фильма, и совсем недавно некоторые польские историки утверждали, что Сенкевич верно отразил особенности жизни Немецкого ордена.
Используя средства, заимствованные из традиции готического романа конца XVIII века[79], Сенкевич выводит крестоносцев законченными садистами. Книга слегка напоминает некоторые нынешние комиксы, особенно распространенные во Франции и Италии, в которых во всех подробностях смакуются зверства СС.
Крестоносцы в этом романе, как и в других книгах того времени, сравниваются с проказой, чумой и германским потопом — опять метафора потока, применявшаяся с немецкой стороны к славянам. Рыцари закабаляли население Пруссии, обрекая его на рабское существование, а если в их руки попадал противник, то он подвергался истязаниям садистов. Образы рыцарей омерзительны, их черты искажены гордыней и ненавистью.
Читателю, воспитанному на традиции немецкой исторической школы, такая книга, вероятно, была непонятна. В немецких романах описывалось прямо противоположное. В них мерзкие кретины и садисты говорили по-польски, но уж если речь о садизме, то его больше в польской литературе. Однако польские романы отвращали немецкого читателя, должно быть, и потому, что в немецких исторических повествованиях не было тех заимствованных из источников достоверных деталей, которые использовали в своих произведениях польские писатели. Когда Сенкевич описывает, как крестоносцы напали на какой-то город, спалили его, порубили мужчин, женщин и детей, а младенцев бросили в огонь, то это не так уж и неправдоподобно. Ибо война в позднее Средневековье повсеместно велась самым жестоким образом, жестоким даже для тех из нас, кто прошел через войну. Во всяком случае, она могла быть такой, и гражданскому населению, говоря современным языком, приходилось несладко. Несомненно, в Восточной Европе зверств было предостаточно, что нашло отражение, между прочим, в современных событиям источниках, но, как правило, их приписывали враждебной стороне. О войне с язычниками, которую вел орден и которая так огорчала Фойгта, о жестоких, по нашим понятиям, методах ее ведения повествуют немецкие источники, и наоборот, — о том, что претерпело прусское население от польско-литовских войск, особенно в той войне, кульминацией которой стала битва при Танненберге, сообщают также и современные польские источники.