Теперь верховный магистр зависел не только от сельской знати и городов. Его заставили уважать должностных лиц ордена. Подчинение верховного магистра Немецкого ордена воле корпорации отвечало уставу и было реальностью (в разные времена разной) с самого основания ордена. Но ныне речь шла об ином: должностные лица ордена выступали против верховного магистра, как представители привилегированного сословия против территориального князя.
Комтуры, фогты и попечители ордена превратились из назначаемых на срок должностных лиц, преобладавших в первой половине XV века, в людей, наживающихся на своих должностях. В конце XV века бывало, что должности покупались. Соответственно должностные лица ордена обращались с верховным магистром не так, как их предшественники десятки и сотни лет назад, доходы которых доставались верхушке ордена или его государству в целом; ныне они помогали кредитами, получали залоги от верховного магистра, облагавшего их земельным налогом, — как если бы это была светская сельская знать.
Понятно, что новое восприятие должностей сравнительно быстро залечило раны войны. У должностных лиц Немецкого ордена появились излишки. Однако положение верховного магистра не было прочным, что любопытно, если иметь в виду как невыясненные отношения ордена с Польшей, так и его иерархические структуры.
Тринадцатилетняя война и сужение территории государства Немецкого ордена в Пруссии породили еще большее отчуждение ордена в империи от государства ордена. Возвратить былое положение вещей не удалось, — иначе говоря, попыткам верховного магистра привлечь, как прежде, владения Немецкого ордена в империи для покрытия прусского дефицита не суждено было реализоваться. Оно и понятно: экономическое положение баллеев было таково, что добиться от них субсидирования ордена в Пруссии можно было бы только неимоверными усилиями, но для этого братьям ордена в империи и их родственникам следовало бы обладать иной ментальностью, да и обстановка в Пруссии должна была бы быть иной.
Судя по всему, орден старался создать впечатление, что его стратегия и задачи в Пруссии оставались теми же, что и в XIII веке. Новые призывы, раздававшиеся в Регенсбурге на рейхстаге 1454 года, внушали мысль о судьбах немецкого народа. Так, по крайней мере, повествуют источники. Невероятно, чтобы рыцари ордена, которые в середине XV века шли из Франконии или с Нижнего Рейна в Пруссию, были движимы теми же чувствами, что и большинство братьев ордена, отправлявшихся в Пруссию сражаться с язычниками в XIII веке.
Несомненно, здесь мы имеем дело с тем, что историки по примеру тогдашних критиков, ничтоже сумняшеся, называют первоначальной идеей. Вряд ли, впрочем, здесь уместно такое выражение. В истории монашеских братств это норма. Их размеренная жизнь, если в нее не вторгается нечто новое, какая-либо реформа, может продолжаться долгие годы. С трудом верится, что Немецкий орден в XV веке ничем не отличался от ордена крестоносцев, каким он был в 13-м столетии: слишком велики были его успехи и вызванные ими изменения в сфере его активности. Рыцари ордена (а вслед за ними переселенцы) во многом изменили Пруссию; поэтому исключено, чтобы во второй половине XV века рыцарей ордена могли вдохновлять призывы двухсотлетней давности.
С другой стороны, верховный магистр и все те, кто закладывал основу его политики и облекал ее в слова, не могли (и в этом историки, кажется, единодушны) до конца осознать, что государство Немецкого ордена в Пруссии превратилось меж тем в Государство среди государств, что Немецкий орден за пределами Пруссии тоже превратился в государство, отношение которого к Пруссии было подобно отношению других государств к тому или иному традиционно дружественному государству.
Такой оценке ситуации, сложившейся в конце XV века, мешает лишь то, что братья ордена и тогда шли из империи в Пруссию и что, стало быть, в то время былое состояние поддерживали юные новобранцы. Но, самое главное, отношения верховного магистра и Немецкого ордена в Пруссии с Польшей, и без того натянутые, намного осложнились бы, если бы исчезла основа, заложенная в XIII веке. Отсюда ревизия Второго Торуньского мира вновь стала одной из задач политики ордена. Иначе и быть не могло.
Поэтому на Познанском сейме 1510 года, где посредниками между орденом и Польшей выступали представители Папы, императора и короля Венгерского, повторились старые положения, еще в XIV–XV веках сформулированные представителями ордена и Польши. Впрочем, правовые основы, ставившие задачей создание ордена, посредством которых его представители пытались доказать, что мир 1466 года недействителен, не нашли подтверждения в актах и писаных нормах ордена. О том, чтобы орден, состоявший из немцев, не подчинялся любому другому народу (в том числе и полякам), речи не было. Но следующее положение, гласившее, что немецкая знать не будет повиноваться иноземному сюзерену, что орден в условиях продления Второго Торуньского мира больше не получит подкрепления из империи, ясно свидетельствует, что в данном случае мы имеем дело с новой, можно сказать, имперско-патриотической политической пропагандой, заявившей о себе еще в 1454 году на Регенсбургском рейхстаге и типичной для времени правления императора Максимилиана I.
На самом деле орден подчинялся Папе Юлию II и потому не нуждался в светских сюзеренах. Однако это противоречило тому, что подвластные немецкому магистру Андреасу фон Грумбаху баллеи фактически уже с начала XV века подчинились империи и что на протяжении 15-го столетия шел процесс интеграции баллеев в империю, завершившийся в 1494 году. Тогда король Максимилиан пожаловал немецкому магистру регалии, благодаря чему и вопреки основным нормам ордена, исключавшим светские пожалования, магистр стал одним из светских князей империи.
Далее, юристы ордена справедливо указывали на то, что он обязан вести войну с язычниками, но это положение было чревато тем, что Немецкому ордену действительно потребуются поля сражений для выполнения этой задачи, чем еще в первой половине XV века смутил орден король Сигизмунд и на чем ныне пытались поймать поляки. Уже на Констанцском соборе представитель ордена заметил, что попытки перебросить орден туда, где действительно следовало вести борьбу с язычниками, диктовались не ex fonte caritatis (лат. из источника любви. — В. М.), а стремлением изгнать его из Пруссии или, по крайней мере, обескровить. Только такие политические цели и сопутствовали войне с язычниками, — пока орден сохранял свои былые позиции, убедительного аргумента против требования вести борьбу с язычниками не было. Оставалось одно: решительный отказ от целей ордена и самоотречение, то есть секуляризация Пруссии, предпринятая верховным магистром Альбрехтом.
Секуляризация Немецкого ордена в Пруссии протекала как ряд изменений, которые это событие не готовили и нисколько не обусловливали, но из которых становится ясно, почему тому, кто пел к краху, он казался вовсе не таким полным, каким оказалось превращение территории ордена в государство светского князя.
Знаменательной датой в этом отношении было избрание верховного магистра в 1498 году. Когда верховный магистр Ганс фон Тифен умер на пути к месту соединения с войском короля Польского, выступавшим против турок (значит, в данном случае действия ордена были обусловлены и Торуньским миром, и его исходной задачей), его преемником стал представитель герцогской династии Фридрих Саксонский, которого с детства готовили к служению Богу. В двадцать пять лет он был избран верховным магистром.
Само по себе избрание светского князя верховным магистром не было бы чем-то новым, но на практике оно уже давно не осуществлялось. В середине XIII века (ср. с. 46) верховным магистром стал ландграф Конрад Тюрингский, в 1330–1335 годах им был герцог Лютер Брауншвейгский из династии Вельфов. А ныне герцог Фридрих Саксонский занял пост верховного магистра в надежде, что могущество его рода послужит ордену. Он вступил в орден с единственной целью стать верховным магистром и занял эту должность, рассчитывая при иной расстановке сил одновременно стать и архиепископом Магдебургским. Так пост верховного магистра превратился в духовный сан, на который могли рассчитывать представители княжеских династий, предназначенные для служения Церкви.
