Подавляющее большинство ввезенных в СССР иностранцев составляют женщины, в том числе и подданные воевавших с нами стран, и среди них: немок — 9 (двое с детьми), румынок — 5, венгерок — 3, итальянок — 2. Как правило, эти лица были внесены в списки под видом жен репатриантов, хотя ни советского гражданства, ни положенного по закону юридического оформления брака ни в одном случае не имелось.

Изложенные выше факты могли иметь место только в результате потери бдительности и чувства ответственности офицерами, ведающими репатриацией, незаконного включения в списки — под видом советских граждан — иностранцев и граничащей с преступной халатностью недобросовестной проверки отправляемых в СССР репатриантов. Виновные в этом коменданты лагерей полковник Терещенко, подполковники Малинин и Ленский, начальник сборно-пересыльного пункта майор Куликов отстранены от занимаемых должностей. Одиннадцать офицеров наказаны в дисциплинарном порядке. Большинство виновных привлекаются также и к партийной ответственности.

Требую принятия экстренных строжайших мер для предотвращения подобных явлений. При каждой отправке комендантам лагерей и начальникам сборно-пересыльных пунктов ЛИЧНО производить самую тщательную поголовную проверку всех убывающих репатриантов, обращая особое внимание на семейные пары, чтобы исключить любую возможность проникновения в СССР под видом «жен» или «мужей» шпионов и другого враждебного элемента.

Согласно Постановления Правительства все иностранцы, незаконно направленные и ввезенные на территорию СССР, подлежат выдворению из пределов СССР в порядке репатриации.

В ночь после отправки Эльзы мне приснился странный, совершенно нереальный сон.

Полки дивизии в новенькой парадной форме были выстроены на каком-то огромном строевом плацу. Астапыч, торжественно-важный, увешанный орденами и медалями, как новогодняя елка игрушками, стоял посреди этого огромного, утоптанного тысячами ног, поля, по-хозяйски осматривал фронт построения, затем, оборотясь, вдруг скомандовал:

— Равняйсь!.. Смир-рна!!! Для встречи слева… слу-ушай, на кар-ра-ул!!! — и бросился в противоположную сторону кому-то навстречу.

Вся дивизия замерла в парадном построении, с правого фланга раздались звуки оркестра — он играл «Встречный марш», — а Астапыч с поднятой подвысь шашкой уже рапортовал… Эльзе Треншель, и я ощутил мгновенное облегчение и даже во сне у меня тяжесть спала с души: «Вернулась, значит, вернулась!»

Потом Эльза, выставив вперед большой живот, какой бывает в конце беременности, сопровождаемая Астапычем и почетным офицерским эскортом, обходила строй, здороваясь поочередно с подразделениями, и ей отвечали как высокому начальству и, как мне показалось, все преданно смотрели на ее живот. Над батальонами, перекатываясь, гремело: «Здравия желаем, товарищ…», а вот как ее дальше именовали, что следовало за словом «товарищ» я, как ни старался, разобрать не мог.

Когда она приблизилась, я разглядел шедшего рядом Астапыча и по обеим сторонам сбоку и чуть сзади офицеров почетного эскорта — полковника Бутенко, подполковника Полозова, Володьку и среди них примазавшегося майора Гаврилова, который смотрел на Эльзу преданно, как он всегда смотрел на Полозова. С шашками наголо в положении «на руку» они печатали строевой шаг — широкий и чеканный, — когда все враз поднимают ноги и с силой ставят их всей ступней.

Затем оркестр умолк, началось сопровождаемое голосами команд перестроение, а Эльза тем временем поднялась на обтянутый красным небольшой пьедестал высотой не более метра; Астапыч проворно поместился за ее правым плечом, офицеры эскорта — внизу близ углов и застыли в готовности, напряженно-бдительные, с оголенными клинками: только сунься — зарубят! И тут же над плацем разнеслась протяжная команда:

— К цере-мониаль-ному маршу… дистанция одного линейного… первый батальон прямо… остальные на-пра-во!.. Шагом, марш!

Грянул бравурный марш Чернецкого[94], Астапыч вскинул руку под козырек, и перед маленькой трибуной вдоль линейных, ловко державших карабины «по-ефрейторски», началось торжественное прохождение дивизии. Перед каждым батальоном шагало по несколько офицеров с оголенными шашками «на руку». Не доходя шагов десять до Эльзы, они вымахивали клинки подвысь, а, миновав трибуну, столь же чеканным энергичным движением опускали их вниз. Рядовые же бойцы, кроме правофланговых, приближаясь к трибуне, тяжелым ударом всей ступней и с силой печатая шаг, поворачивали головы вправо и преданно смотрели на немку.

Выставив вперед живот, она радостно улыбалась и держала поднятую небрежно руку в каком-то приветствии, даже непонятно — в каком?.. А собственно, не все ли равно?.. Главное — что она вернулась! Главное, что если я в чем-то ошибся, то жизнь меня уже поправила…

Утром я проснулся поздно, вернее солнце разбудило меня, с головной болью, и сразу понял, что все это, увы, только сон.

Полчаса я усиленно работал с гантелями и эспандером, уделяя особое внимание левому бицепсу. Затем с ощущением едва уловимой приятной легкой мышечной усталости стал под душ, отвернул кран до предела и минут пять, поворачиваясь и отклоняясь, тонкими сильными струйками массировал тело. И все это время — с момента пробуждения — мыслями я то и дело возвращался к Эльзе Треншель. Неприятные воспоминания о вчерашнем посетили меня, но не надолго.

Откуда я мог знать, что она беременна? На лбу у нее действительно ничего не было написано. Ведь не врач же я!? Более того, ни она сама, ни Павлик об этом не сказали ни слова.

А кто она? Немка из Восточной Пруссии! Причем не простая, а решившая одурачить, обхитрить советского человека, пусть и бывшего военнопленного, и таким путем проникнуть к нам в Россию. А немцев из Восточной Пруссии переселяют, как известно, отнюдь не в Советский Союз, а в Германию, в том числе и в западные зоны — там ей и место! Там и только там…

Что же касается Павлика, то все были убеждены, что стоит ему переспать с любой из тысяч репатрианток в лагере, он об этой немочке вскоре даже и не вспомнит.

Все выходило правильно, и чем дальше я таким образом размышлял и утешал самого себя, тем больше убеждался в своей полной правоте и невиновности…

…А сон, как говорится, оказался «в руку». Через несколько дней из Военного Совета армии пришла депеша, что на основании директивы Ставки Верховного Главнокомандования осуществляется реорганизация армии и приказом Главнокомандующего Центральной Группы войск 136-й стрелковый корпус подлежит расформированию, части его передаются на доукомплектование других корпусов.

Снаряд судьбы попал в родную дважды Краснознаменную, орденов Суворова и Кутузова 425-ю стрелковую дивизию, и все мои мечты о ее вечном существовании разлетелись как пороховой дым, рассыпались как песочный домик.

И было торжественное прощание, только без палашей и клинков, но с прощальным салютом. Фролов, Кириллов, Елагин, Кока, обожаемый мною гусар капитан Арнаутов разлетались как осколки снаряда в разные стороны.

В воронке жизни остались только мы трое: Володька, Мишута и я…

* * *

В конце июня я был назначен начальником команды сопровождения эшелона из Германии в Москву. Предваряющий инструктаж- накачка как никогда проходил в условиях повышенной секретности, мероприятие обозначалось как «спецзадание» и «особо ответственное задание».

Как мне объяснили, эшелон должен был вывозить особо ценные трофеи — то, что было награблено фашистами, теперь возвращается на Родину, — и что это имеет для страны огромное экономическое значение и поможет нашему правительству в восстановлении разрушенных немцами городов и хозяйств.

29 июня состоялся так запомнившийся мне рейс. Грузились мы ночью на площадке Остбанхоф (Берлин) с колес из «студебеккеров», а также из расположенного поблизости пакгауза. К трем большим товарным четырехосным вагонам были доставлены тщательно упакованные и обшитые сверху плотной мешковиной разных размеров картины, которые с большой осторожностью перегружали из накрытых тентами кузовов в вагоны на толстую мягкую подстилку и, установив вдоль оси движения, закрепляли брезентовыми стропами, оставляя посредине, перпендикулярно, проходы шириной около метра.