Пока погонщик все еще нахлестывал своих быков, Мышелов наблюдал за тем, как два человека-тени играют в мысленную игру, а Фафхрд заливал в себя вино, чтобы утопить мысль о страдающей незнакомой девушке – в это самое время Квормал, владыка Квармалла, составлял свой гороскоп на будущий год. Он работал в самой высокой башне Крепости, приводя в порядок огромные астролябии и другие массивные инструменты, необходимые для точных наблюдений.

Сквозь расшитые занавеси в маленькую комнату жарким потоком вливалось полуденное солнце; его лучи отражались от полированных поверхностей и, преломляясь, сверкали всеми цветами радуги. Было тепло, даже для легко одетого старика, так что Квормал шагнул к окнам, выходящим на ту сторону, где не было солнца, и отвел в сторону вышитую ткань, позволяя прохладному ветерку с болот пронестись сквозь обсерваторию.

Он лениво глянул сквозь глубокие прорези амбразур. Внизу, далеко за ступенчатыми террасами, он мог видеть тонкую, изогнутую коричневую нитку дороги, которая вела к деревне.

Маленькие фигурки на дороге были похожи на муравьев: муравьев, с трудом передвигающихся по какой-то липкой, предательской поверхности; и как муравьи, они упорствовали в своих усилиях и в конце концов исчезли с глаз наблюдающего за ними Квормала. Он вздохнул и отвернулся от окон. Вздохнул слегка разочарованно, потому что сожалел, что не выглянул в окно мгновением раньше. Рабы были нужны всегда. Кроме того, представилась бы возможность испытать парочку недавно изобретенных инструментов.

Однако Квормал никогда не жалел о том, что прошло; поэтому он пожал плечами и отвернулся.

Квормал не был особо уродливым стариком, если не обращать внимания на его глаза. Они были необычными по форме, а белок был сочного рубиново-красного цвета. Мертвенно-бледная радужная оболочка отливала тем тошнотворным радужно-перламутровым блеском, который встречается среди всех живых существ только у тех, что живут в море; эту черту он унаследовал от своей матери, русалки. Зрачки, похожие на пятнышки черного хрусталя, искрились невероятно злобным умом. Лысина Квормала подчеркивалась длинными пучками грубых черных волос, симметрично растущих над ушами. Бледная, изрытая оспинами кожа отвисала на щеках, но была туго натянута на высоких скулах. Длинный торчащий нос, тонкий, как наточенный клинок, делал его похожим на старого ястреба или пустельгу.

Если глаза Квормала были самой захватывающей чертой его лица, то рот был самой красивой. Полные и алые губы, необычные для такого старого человека, двигались с той особой живостью, которая встречается у некоторых чтецов, ораторов и актеров. Если бы Квормал знал, что такое тщеславие, он мог бы гордиться красотой своего рта; а так совершенная лепка этих губ служила только для того, чтобы подчеркивать весь ужас глаз.

Теперь он рассеянно глянул сквозь округлые железные изгибы астролябии на двойник своего собственного лица, выступающий с гладкого прямоугольника противоположной стены: это была его собственная прижизненная восковая маска, сделанная меньше года назад, как нельзя более реалистично раскрашенная и украшенная черными пучками волос; эта работа была проделана самым искусным художником Квармалла. Вот только глаза с перламутровыми радужками были по необходимости закрыты – хотя все равно создавалось впечатление, что маска пристально вглядывается во что-то. Эта маска была последней в нескольких рядах себе подобных, каждая предыдущая чуть более потемневшая от времени, чем последующая. Хотя некоторые из них были уродливы, а многие – по-стариковски красивы, между этими лицами с закрытыми глазами существовало сильное семейное сходство, потому что в мужской линии Владык Квармалла было очень мало чужаков, если они были вообще.

Масок было, возможно, чуть меньше, чем можно было ожидать, потому что большинство властелинов Квармалла жило очень долго, и наследники появлялись у них поздно. Однако их число все же было значительным, потому что правление Квармаллом было очень древним. Самые старые маски были коричневого цвета, который казался почти черным, и вовсе не восковыми, а представляли собой обработанную и мумифицировавшуюся кожу лиц этих первобытных автократов. Искусство снимания и дубления кожи было доведено до изысканной степени совершенства еще на самой заре истории Квармалла и все еще применялось с ревностно и горделиво передаваемым мастерством.

Квормал перевел взгляд с маски вниз, на свое прикрытое легкими одеждами тело. Он был худощав, и его бедра и плечи до сих пор свидетельствовали, что некогда он охотился с соколом и запросто фехтовал с лучшими мастерами. У него были ступни с высоким подъемом, и его поступь все еще была легкой. Длинными и сплющенными на концах были его узловатые пальцы, а сильные мясистые ладони выдавали ловкость и подвижность, необходимые преимущества для человека с его призванием. Потому что Квормал был волшебником, как и все владыки Квармалла из прошлого множества вечностей. С самого детства и в течение всей зрелости у каждого отпрыска мужского пола формировали это призвание, так же как некоторые виды лозы направляют, заставляют изгибаться и оплетать сложную террасу.

Возвращаясь от окна, чтобы приступить к выполнению своих обязанностей, Квормал размышлял о своем обучении. К несчастью для правящего дома Квармалла, у Квормала было два наследника, а не один, как обычно. Каждый из его сыновей был неплохим некромантом и сведущим в других науках, имеющих отношение к Искусству; оба были крайне честолюбивы и исполнены ненависти. Ненависти не только друг к другу, но и к своему отцу.

Квормал мысленно представил себе Хасьярла в его Верхних Уровнях под Главной Башней, а под Хасьярлом – Гваэя в его Нижних Уровнях…. Хасьярла, который потакал своим страстям, словно в каком-нибудь пламенном кругу Ада, который сделал своим величайшим богатством энергию, и движение, и логику, доведенные до крайности; который постоянно грозил кнутом и пытками и выполнял эти угрозы, и который теперь нанял в телохранители этого драчливого зверообразного громилу…. Гваэя, который лелеял свою отчужденность, как в самом холодном кругу Ада, который пытался свести всю жизнь к искусству и интуитивной мысли; который пытался путем медитации подчинить себе безжизненный камень и сдержать Смерть силой своей воли, и который теперь нанял в убийцы маленького серого человека, похожего на младшего брата Смерти…. Квормал думал о Хасьярле и Гваэе, и на мгновение его губы изогнулись в странной улыбке, полной отцовской гордости; потом он встряхнул головой, его улыбка стала еще более странной, и он слабо вздрогнул.

«Хорошо, – думал Квормал, – что я уже стар, даже для мага, и пора моего расцвета давно уже позади, было бы неприятно заканчивать жизнь в самом ее расцвете или даже в сумерках ее дня». А он знал, что рано или поздно, несмотря на все защитные чары и предосторожности. Смерть бесшумно прокрадется или набросится внезапно в тот миг, когда он окажется беззащитен. В эту самую ночь его гороскоп мог возвестить немедленный и неизбежный приход Смерти; и хотя люди живут ложью, считая даже саму Истину полезной ложью, звезды остаются звездами.

Квормал знал, что с каждым днем его сыновья становятся все более умелыми и хитроумными в применении того Искусства, которому он их обучил. А он не мог защититься, убив их. Брат может убить брата, или сын – своего родителя, но с древнейших времен отцам было запрещено убивать своих сыновей. Для этого обычая не было особо веских причин, да они и не были нужны. В правящем доме Квармалла обычай не вызывал возражений, и пренебречь им было не так-то легко.

Квормал вспомнил о ребенке, растущем в чреве Кевиссы, его, похожей на девочку фаворитки. Если учесть всю предосторожность и бдительность, ребенок был, вне всяких сомнений, его собственным – а Квормал был наиболее бдительным и наиболее циничным реалистом из всех людей. Если ребенок будет жить и окажется мальчиком – как это предсказывали знамения – и если у Квормала будет еще хотя бы двенадцать лет, чтобы обучить его, и если Хасьярл и Гваэй погибнут от руки судьбы или от руки друг друга….