«Вы же дадите мне сойти?» – спросила она, плохо чувствуя под собой ноги. – «Разумеется», – ответил водитель и аккуратно остановился около пешеходного перехода сразу за «Фестивалем».

С огромным трудом Клава открыла дурацкую скрипучую дверь, спустилась на асфальт и бросила последний взгляд в салон, в котором беззвучно полусидели, полулежали ещё пять минут назад оравшие пассажиры.

Клава захлопнула дверь, дождалась, пока маршрутка скроется из виду и на негнущихся ногах заковыляла на другую сторону Мичуринского проспекта, ловить мотор до дома.

Тишина в магазине воцарилась такая, что стало слышно, как тикают часы на стене, старые, как и всё вокруг.

– Вот скажи, почему мне всегда так гадко после твоих историй? – на выдохе произнесла Марго.

Нина ответила не сразу. Некоторое время она массировала сигарету и шмыгала носом.

– Знаешь, Маргарита Витольдовна, – чуть склонив голову вбок и глядя куда-то сквозь Марго, сказала она, – чужие истории, как чужое горе: не всегда радуют.

– Так и хочется иногда тебя придушить, – зыркнула в её сторону Марго, но продолжения не последовало.

Нина пожала плечами и коротко взглянула на Катрин. Та, будто ожидая этого, негромко похлопала в маленькие ладошки.

– А по-моему, история интересная и жизнеутверждающая! – бодро сказала она.

Нина еле заметно поклонилась, Марго снова стрельнула глазами в её сторону, но промахнулась, а Катрин всем телом повернулась к Марине.

– А вы как думаете?

На Марину тут же нацелились четыре пары глаз. Она почти физически ощутила исходившее от них давление. «Когда мужики пялятся, такого не бывает», – заметила про себя Марина, но ответила чётко, как на экзамене:

– Я считала и продолжаю считать, что если в живых остаётся хотя бы один герой, то это история с хорошим концом.

– А бутылка всегда наполовину полная? – уточнила Марго.

– Ну, это прежде всего зависит от того, что внутри, – сказала Марина и потянулась за сигаретой.

Дамы снисходительно хмыкнули. Марина прикурила от протянутой Марго зажигалки.

– А мораль сей басни, думается мне, такова: у каждого из нас своя маршрутка… в смысле, рано или поздно приедет. Главное, в чужую не прыгнуть…

Нина и Марго переглянулись. В их взглядах читалось одобрение.

– …а ещё, мне кажется, – продолжила Марина, у которой, как говорится, попёрла мысля, – все эти разнодревние персоналии, в которых когда-то верили и молились, на самом деле никуда не делись, и живут себе где-то здесь, в нашем ушибленном мире, снуют между нами туда-сюда, делают свои дела и делишки, а мы их в силу своего эгоизма и зашоренности просто не замечаем. Не до них нам… мы же не думаем мифами, это мифы, как известно, думаются между собой.

Маринина мысль неожиданно и навсегда забежала в её голове за какой-то логический угол. Марина обвела слушательниц виноватым взглядом, глупо улыбнулась и нервно подёрнула плечами.

– Сколько, вы говорите, вам лет? – спросила Марго, но Нина не дала Марине ответить.

– А что вы думаете о более современных персоналиях? – спросила она, повернувшись к ней вместе со стулом.

Марина не поняла, о ком идёт речь. Нина придвинулась ещё ближе и заговорщицки прошептала:

– Говорят, каждая девушка хоть раз в жизни с ним встречалась, просто не каждая об этом помнит.

– Это вы о ком? – простодушно спросила Марина.

– Не обращайте внимания, Мариночка, – встряла Марго, – тётя шутит.

Марина вышла из «Адамовых век» на Чистопрудный бульвар в одиннадцатом часу. «Ведьмы» настойчиво предлагали её подвезти, но она отказалась: отчего-то её стало тяготить их странноватое общество. Она медленно пошла в сторону метро, по пути слившись с потоком окультуренных москвичей и гостей столицы, только что вырвавшихся из объятий Мельпомены.

«Тысячу лет в «Современнике» не была, – подумала Марина, – стыд и позор. А раньше ни одной премьеры не пропускала…»

Она попыталась вспомнить, когда в последний раз вообще посещала театр, но не смогла. В очередной раз дав себе слово в ближайшее время непременно сходить хоть куда-нибудь, Марина постаралась о только что данном обязательстве поскорее забыть. Она шла по сносно вычищенной дорожке бульвара и любовалась остатками намотанной на деревья новогодней иллюминации.

Светлячки гирлянд эффектно отражались в чуть подтаявшем льду пруда, прямо над головой в темноте медленно раскачивались фонари-снежинки, а на просевших сугробах и пустых скамейках лежали мягкие фиолетовые тени. На Маринином лице сама собою сложилась улыбка, и настроение, немного подпорченное неоправдавшимися ожиданиями, утренним курсом доллара поползло вверх. Марине вдруг стало хорошо. Оттого ли, что ей удалось избавиться от полоумных «ведьм», или же от новогоднего очарования Чистых прудов, да это и неважно. Ей просто стало хорошо, как часто бывает в молодости и всё реже случается в зрелости.

Вокруг Марины шли люди, которые, кажется, занимались тем же, чем она – улыбались. От каждого исходили характерные флюиды, которые обычно распространяют люди после хороших концертов и спектаклей. Марине было очень спокойно в этой небольшой окультуренной толпучке. Она только-только ещё раз дала себе слово в ближайшее время прикоснуться к прекрасному, как услышала сзади справа узнаваемый дребезжащий звук. Оглянувшись, Марина увидела пассажирскую «Газель», которая, оставляя за собой дымный след, катилась по бульвару в сторону метро. Сумрачный рассказ Нины выскочил из темноты бездомной псиной. Марину обдало ледяным ветром, которого на самом деле не было. Она приподняла воротник пальто и крепко скрестила на груди руки.

«У каждого своя маршрутка, – вспомнила Марина свои же слова, – всё равно приедет…»

– Девушка, отчего вы такая грустная? – вклинился в её мысли некто мордатый в пуховике и совковой ушанке. – Хотите, я вас развеселю?

– Спасибо, Евгений Ваганович, не нужно, – спокойно ответила Марина.

Оставив позади последний островок зимы, памятник Грибоедову, странный вечер и странных людей, Марина вошла в метро.

Очередь почти не двигалась. Марине, привыкшей к московской беготне, это было невыносимо. Она приподнялась на носочках и посмотрела поверх головы впереди стоящей плохо прокрашенной блондинки. Очередь упиралась в какое-то непонятное окно. Сощурив близорукие глаза, Марина опознала в нём стойку регистрации.

«Значит, я куда-то лечу, – подумала она. – А где тогда мой багаж? И, вообще, где я?»

Марина осмотрела себя и неожиданно увидела в собственной руке паспорт со вложенной в него какой-то розовой бумажкой. Марина аккуратно вынула её оттуда и поднесла к глазам.

«Свидетельство о смерти… Белова Марина Владимировна 1984 г.р. Дата смерти…»

Читать дальше она не смогла: буквы расплылись и смешались с розовым фоном. В горле у Марины образовался огромный неглотаемый комок. Загнанной косулей огляделась она по сторонам, и поняла, что место это меньше всего напоминает аэропорт. Других стоек регистрации не наблюдалось, а за лентой ограждения колыхалась какая-то ненастоящая, но очень страшная темнота.

Марина резко обернулась назад и встретилась глазами с пустыми чёрными глазницами какого-то взъерошенного старика с открытым ртом.

– Господи, где я? – проскулила Марина. – Что я здесь делаю?

Звук её голоса безответно увяз в окружающем пространстве. Марина закрыла глаза и мелко затряслась. Ей вдруг стало холодно и до чёртиков страшно.

– Мама, где я? – продолжала скулить Марина. – Мамочка, где я?

Маринина очередь подошла незаметно. Она открыла глаза и увидела перед собой за стеклом широкое неприветливое женское лицо, зажатое между кроваво-красным мундиром без погон и причёской «Бабетта».

– Билет, пожалуйста, – без выражения сказало лицо, – и, прошу вас, побыстрее.

Марина сначала не поняла, чего от неё хотят, и умоляюще посмотрела за стекло. Лицо в мундире подняло руку, и ярко-красный ноготь указал на то, что торчало из Марининого паспорта.