До конца девятнадцатого не знали, что такое печная труба, и дым очага выпускали через отверстие над кухонной дверью.
Электричество провели сюда в середине шестидесятых годов двадцатого века.
Когда сорок лет назад, совсем еще молодым человеком, я впервые был здесь, день в деревне заканчивался вместе с заходом солнца; кроме отсветов очагов, не было видно ни зги — ни керосиновых ламп, ни теплящейся коптилки. Да и сегодня еще бережливые или прижимистые старики отправляются на покой с наступлением темноты. Поезда в окрестностях не ходили, поэтому никаких отдаленных шумов, которые будили бы в человеке непрошеные представления о том, что отсюда можно попасть в далекие миры, никто здесь не слышал. В конце девятнадцатого века, когда сеть железных дорог в Австро-Венгерской монархии приобретала свои окончательные, подчиненные многообразным экономическим интересам очертания, иерархи католической церкви
в надежде на сохранение нравственных устоев настояли на том, чтобы железной дороги в этих местах не было. И ее по сю пору нет. Была построена лишь узкоколейка, которая связывала с отдаленной магистралью лесные угодья князей Эстерхази.
Словно сказочная игрушка на живом макете, этот поезд, постукивая колесами, по сей день перевозит бревна, огибая молчаливую опушку леса.
Мне кажется несомненным, что теплыми летними ночами под большой дикой грушей деревня погружалась в ритуальные воспоминания, подтверждая и подчас наново освящая содержание коллективного знания. И стоит только вообразить себе этот ритуал, как взгляд наш перенесется к тысячелетним истокам христианства. Что в этих местах означает все же не тысячу, а самое большее восемьсот лет. Дело в том, что после прихода венгров в Дунайский бассейн в этих поселениях жило мадьярское племя, которое, вопреки всем драконовским мерам, еще долго не удавалось примирить с порядками христианского королевства. Здесь, на прикрытой надолбами и засеками западной окраине королевства, где отличившиеся при защите укреплений крепостные ратники получали от средневековых королей дворянские привилегии, на протяжении двухсот лет венгры сохраняли древние обычаи и молились своим богам. Тени этих богов посещают обитателей этого края и по сей день, оставаясь душевно ближе им, чем они догадываются. Что случай в истории христианской Европы вовсе не единичный. Многие более значительные и обширные территории оставались во власти язычества еще дольше, и следы этих вековых временных сдвигов — в виде различий в уровне развития — сохраняются на духовной карте континента до сего дня.
Нечто подобное было на севере, далеко отсюда, на огромных лесистых пространствах между Северным морем и девственными озерами Мазовии, в междуречье Вислы и Немана, которое некогда населяли прузы, иначе — пруццены, или, как их называют сегодня, — пруссы. Обращением пруссов занялся в свое время пражский епископ Адальберт, сыгравший важную роль и в христианизации венгров. История его жизни заслуживает внимания уже потому, что через нее мы можем увидеть такие взаимосвязи, которые в это раннее время определяли внутреннюю жизнь того обширного географического пространства, которое современные политики любят называть Центральной Европой, иногда — Восточной, иногда — одновременно и той и другой, хотя, несмотря на всю настоятельную потребность в определении, никто не может или не осмеливается очертить границы этой территории.
Человеку, который все же решится внести в этот вопрос ясность, прежде всего придется сказать, где находится центр континента и, соответственно, — что следует считать его периферией. Но прежде нужно будет определиться
с историческим понятием “Европа”, освободив его из националистических,
а также колониалистических тенет разнообразных национальных мифологий, чтобы описать историю континента как сложный и многогранный процесс их взаимодействия, взаимовлияния и взаимопроникновения культур. При этом выяснится, что ни европейская история, ни европейская культура не могут быть описаны в рамках географических понятий. К примеру, религиозная история России существенным образом отличается от истории тех стран, которые присоединились не к Византийской церкви, однако история русского искусства, философии и менталитета не может описываться как совершенно особая, оторванная от Европы, хотя в географическом отношении континент заканчивается на Урале — континент, но не европейская история. Наибольшим остроумием в произвольном жонглировании географическими понятиями отличился в 1814 году князь Меттерних. На Венском конгрессе, где представители европейских монархий, используя новейшие приемы дипломатической практики, на века решили судьбу континента, канцлер Австрии заявил: “Europa endet bei der Wiener LandstraЯe”. То есть Европа заканчивается за Ландштрассе, что расположена на востоке Вены за рыночной площадью. Ибо дальше — уже Балканы, где, как известно, живут недочеловеки. На месте бывшего венского рынка ныне находится крупный автовокзал, куда прибывают рейсовые автобусы из балканских стран.
Как бы там ни было, славный муж по имени Адальберт, явившийся на свет в 995 году в Либице, в семье князя, и принявший в тридцатилетнем возрасте сан епископа Пражского с тем условием, что получит достаточно власти для обуздания нравственной распущенности, по прошествии нескольких лет вынужден был признать, что своими суровыми мерами ничего не добился.
Из этой истории выясняется, в частности, что имел в виду Адальберт, говоря
о попрании нравственных норм. Дело было вовсе не в том, что некая женщина из весьма благородной семьи изменила мужу, да еще со священником, бывшим ее исповедником. Столь банальные случаи Адальберта не интересовали. В бешенство же его привело то, что женщину, по языческому обычаю, готовится казнить ее муж, что одобряют не только члены обеих семей, но и вся Прага. Безнравственным Адальберт считал коллективное языческое дикарство. Аналогичную регрессивную роль в условиях демократии играет премодерное состояние сознания, существенно ограничивающее эффективность демократических механизмов.
С помощью слуг Адальберт похитил несчастную и упрятал ее в монастырь. Но не взял в расчет, что среди Христовых невест тоже были сторонницы языческих ритуалов, поэтому благородной семье не составило труда быстро найти убежище дамы. Слуги этой семьи выкрали греховодницу, и муж ко всеобщему удовлетворению собственноручно прикончил ее. Боясь народного гнева и самосуда, Адальберт бросил свою епархию и вместе со свитой отправился искать убежища к язычникам венграм, рассчитывая на больший успех. От своих послов он уже знал, что князь венгерских племен Геза склоняется к христианству. В стольный град Венгерского княжества он прибыл в 994 году и сумел крестить многих знатных венгров. Долго ли он оставался здесь, мы не знаем. Известно лишь, что он оставил в Венгрии своего помощника Астрика, ставшего придворным советником первого венгерского короля в делах христианизации. Именно Астрик весной 1001 года во главе миссии отправился в Рим за благословением к папе Сильвестру II.
Адальберта к этому времени в живых уже не было. О том, как сложилась его судьба, известно немного. Какое-то время он находился при дворе князя Болеслава, причем оказался там не потому только, что откликнулся на призыв польского князя обратить наконец язычников пруссов в Христову веру, но и по той причине, что пражский двор не хотел и слышать о том, чтобы он снова стал епископом чехов. С тех пор как рухнула Берлинская стена, это величайшее сооружение времен “холодной войны”, и миру снова стали доступны прежде изолированные, зажатые между сильными западными демократиями и советской державой страны, толпы изумленных туристов и взволнованных предпринимателей открывают для себя этот нетронутый цивилизацией, покрытый сумрачными лесами и кристально-чистыми озерами польский край, где язычники пруссы зарезали епископа Адальберта вместе со свитой. Болеславу, чтобы предать земле поруганные останки епископа по правилам своей новой веры, пришлось заплатить за него баснословный выкуп. После этого более двухсот лет польские князья даже не помышляли о насильственной христианизации прусских соседей. И только в 1226 году князь Конрад Мазовецкий заключил договор с великим магистром основанного в Палестине немецкого ордена, который заручился гарантиями понтифика и императора Священной Римской империи в том, что в награду за христианизацию и колонизацию он действительно получит область Хелмно и земли прусских племен, как обещал ему польский князь. Полвека во имя христианской любви длилась кровопролитная война
