с язычниками. Даже наша дикая груша не упомнит столь давних времен.
Зато неподалеку от нее растет древний каштан, которому, по утверждениям лесников, не менее восьмисот лет. По нескольку раз в год я совершаю к нему паломничество. Своей прочностью он напоминает крепость. Стоит, вскарабкавшись на пригорок, на тихой лесной опушке.
Когда он еще только подрастал, местных жителей удалось наконец-то обратить на путь истины. Но окрестность от этого изменилась мало, следов
не осталось, да их и не было. Даже в обычаях, в оборотах речи перемены почти не прослеживаются. Никто не призывает на помощь ни Иисуса Христа, ни Деву Марию, к ним не взывают, их не бранят, а если человек попадает в беду, то в лучшем случае поминает Бога. Во многих селениях, ютящихся на вершинах холмов, до сих пор нет храма, что объясняется вовсе не только бедностью. И только в трех небольших церквушках, основы которых заложили в раннем Средневековье миссионеры, службы проходят до сего дня. Куда ни глянь — ни часовен, ни придорожных распятий. Для укоренения христианства в этих древних поселениях просто не было времени, да и методы насаждения христианской любви, видимо, были не слишком-то убедительными. О том, что здесь проживают христиане, напоминают разве что намогильные камни да сооруженные из бревен звонницы.
Когда свободно избранный парламент Третьей Венгерской республики законодательно урегулировал отношения государства и церкви и впервые в истории не поставил один институт над другим, а соподчинил их, я решил поделиться испытываемой от этого радостью с пожилым соседом, с которым ехал
в автобусе. Мне хотелось вместе с ним ликовать по поводу обретенного права на свободу вероисповедания. Он долго молчал. А потом, озабоченно и явно испытывая недоверие к принятому закону, ответил, что ему не хотелось бы, чтобы по воскресеньям его внуков гнали в церковь жандармы, как когда-то его самого.
Названия поселений состоят здесь из двух частей — из имени собственного, то есть чьей-то фамилии, и имени нарицательного, обозначающего тип поселения. Последнее в древневенгерском языке означало поляну, лесную вырубку,
а позднее — именье, вотчину. Каждая деревня была здесь когда-то дворянским поместьем. И ныне живут в этих деревнях потомки тех крепостных ратников, которые защищали границу и которых за их многолетнюю службу и переход
в новую веру в 1178 году король Бела III, а несколькими десятилетиями позднее и король Андраш II освободили от рабства и возвели в дворянство. Имена этих новых дворян свидетельствуют не только о венгерском, но и турецком, куманском, славянском и даже валлонском происхождении. Известно также, что сегодня они живут не совсем там, где некогда поселились их предки. Изначально деревни располагались не на холмах, а в широких долинах и на пригорках вблизи ручьев. Раскопки, произведенные в конце девятнадцатого века,
и более позднее изучение местности, а также археологические находки свидетельствуют, что поселения эти более древние. Каменные орудия и осколки керамики говорят о том, что самые первые обитатели облюбовали эти места еще в неолите. Например, в близлежащей деревне из земли извлекли предметы, относящиеся к периоду поздней бронзы, в том числе фрагмент довольно большой и обильно украшенной статуэтки, запечатлевшей стоящую женщину,
и даже целый горшок золотых монет. Места оставались заселенными в эпоху ранней и поздней бронзы и в железный век, поздней здесь надолго обосновались кельты, также оставившие свои следы. От эпохи римского завоевания, наряду с кельтскими, здесь сохранились и очаги италийских поселенцев.
За ними последовали авары, спорадически появлялись германцы, моравы
и франки и, наконец, волны переселенцев славян. Римские черепки нередко попадаются и мне. Их выворачивают из земли плуг, лопата, вымывают дожди. Мне не нужно быть археологом, чтобы где-нибудь на крутом берегу речушки обнаружить место, где люди жили на протяжении тысячелетий. Такие места остаются плоскими и непривычно пустынными, и растительность вокруг них растет иначе.
Восходящая к началам исторических времен преемственность была прервана турецким нашествием. Обитателям дворянских усадеб не оставалось иного, как, покинув берега речушек, перебраться в более безопасные места, на вершины холмов, в ту пору еще покрытых лесом. В раннее Средневековье дороги проходили вдоль берегов рек, и осенью и весной, когда однолетние травы уже оголили или еще не покрыли землю, их колеи хорошо видны. По этим дорогам и совершали набеги турки — врывались в деревни, угоняли скот, опустошали сосуды с житом и уводили в рабство детей. И даже если они не поджигали соломенную крышу скромного, больше похожего на лачугу дома, для уцелевших все это означало голодную смерть зимой или ранней весной. Полтора века османского господства с трудом пережили даже те, кто переселился на вершины холмов. Когда в конце семнадцатого столетия австрийской императорской армии удалось оттеснить турок на Балканы, в деревне насчитывалось семнадцать душ. И эти семнадцать душ в значительной степени сохранили тысячелетнее знание, кое-что из которого перепало и мне.
И потому я знаю, что теплыми летними ночами под большой дикой грушей, растущей в моем дворе, деревня тихонько пела, и знанием этим я делюсь с другими, хотя в наши дни избранных деревьев больше не существует и сельчане уже не поют.
Перевод Вячеслава Середы
