— Да, у вас нет выбора, — снисходительно продолжал опер, довольный понятливостью собеседника, — на вольняшке-то вас люди Сухого на части разорвут. Но если мы сумеем договориться…
С этими словами он открыл выдвижной ящик письменного стола и извлек оттуда самодельный кастет.
— Вам знаком этот предмет?
— Нет, — спокойно ответил допрашиваемый.
— Ну и зря. Это нашли у вас при первом обыске. Отпечатки пальцев сняты и запротоколированы, — буднично объявил оперуполномоченный. — Так что пятилеточка вам, как особо опасному рецидивисту, обеспечена.
Вареник молчал — все складывалось далеко не так, как он рассчитывал. Налицо — типичный мусорской беспредел. Но ведь даже самые беспредельные мусора просто так, за здорово живешь, наезжать не будут. Значит, ему хотят что-то предложить. Что? Наверняка скурвиться, ссучиться. А то для чего же разыгрывать эту дешевую комедию?!
— Так, гражданин начальник, сукой я не был и не буду. А ты мне волну не гони. Лучше я по вашему беспределу еще один груз взвалю, но на своих сту… — он не успел договорить — котообразный перебил его:
— Вы еще не знаете, чего мы хотим, а поднимаете кипеш. Мы не просим никого сдавать, никого закладывать. Нам надо установить место нахождения одного человека.
— Кого же? — Вареник напряженно вытянул шею.
— Алексея Николаевича Найденко, более известного как Коттон, так называемого вора в законе, — при упоминании о пахане его порученец даже бровью не повел. — Только не утверждайте, будто бы этот человек вам не знаком, — поспешно завершил говоривший.
— Впервые слышу, — глаза жулика словно непроницаемой пленкой подернулись.
— Ну как же, как же… Вместе сидели, даже в одном отряде были, — ласково напомнил похожий на кота милиционер.
— Я много с кем сидел, — спокойно парировал Вареник. — И это не значит, что должен всех помнить?
— Да ладно тебе, давай, колись, да я сержанта за водкой на угол пошлю, и на лучшую хату определю, — неожиданно панибратски предложил ментяра выгодную, как ему показалось, сделку. — Пахан твой ведь не в федеральном розыске… Никто его закрывать не собирается. Просто перетереть с ним надо.
— Вот и три… Если найдешь такого, — сверкнул глазами блатной.
— Смотрите, чтобы хуже не было, — насупился костистый, — вы в нашей власти, вы — особо опасный рецидивист, и если…
— А ты на понт меня не бери, не бери, — нервно перебил задержанный, — не такие брали… Хочешь на меня груз навесить — вешай, хрен с тобой… А сукой я не был и не буду никогда.
Костистый и котообразный обменялись многозначительными взглядами — к удивлению Вареника, беседа оборвалась на полуслове и спустя несколько минут его вывели из кабинета…
Согласно популярной татуировке-аббревиатуре, ТУЗ — «тюрьма учит закону». Вареник знал эти законы отлично — многочисленные тюремные университеты не прошли для него даром. «Вор должен сидеть в тюрьме», — с этой крылатой фразой Глеба Жеглова целиком и полностью солидарны все или почти все уголовники «босяцкой» формации. Есть другая татуировка, не менее популярная в блатном мире — «Не забуду мать родную», где под «матерью» подразумевается прежде всего казенный, хорошо охраняемый, дом без архитектурных излишеств. И уж если «командировка» в материнские объятия третья, то бояться нечего. Да и не фуцин[6] он позорный, а человек.
К немалому удивлению жулика, его определили не на обыкновенную хату, а в одиночку — это было тем более удивительно, что Бутырка всегда славилась жуткой перенаселенностью. Коричневое чугунное «очко», мрачные голые стены, испещренные многочисленными надписями, шконка, привинченная к полу табуретка, именуемая по-здешнему «трамваем» — вот и все убранство. Так сказать — скромно и со вкусом.
Определение в одиночку оправдывало самые худшие опасения: Вареник утвердился в мысли, что просто так от него не отстанут, и пока он не выдаст пахана, с него не слезут.
Где он теперь, друг сердечный Лexa?
Наверняка с ним все благополучно: сумел уйти от ментов — иначе бы его, Вареника, тут не держали.
Но все-таки одиночка — это скверно. Ни маляву передать, ни подогреться… Один, как в безвоздушном пространстве.
На следующий день на хату к задержанному пришел тот самый мент с физиономией свежемороженой рыбы: на этот раз один.
Неизбежные вопросы — «как устроился», неизбежные ответы — «нормально»; неизбежные угрозы — «поработаешь на хозяина пятилеточку», неизбежные отмашки — «и там люди есть», неизбежные предложения — «да ты не стесняйся, закуривай», неизбежный отказ «да у таких как ты, порядочному человеку западло…»
— А ведь ты зря упорствуешь, — сладко замурлыкал мент, неожиданно перейдя к самому главному.
— Сукой не был и не буду, — отрезал Вареник, прекрасно понимая, куда тот клонит, и давая понять менту, что уходит в глухой отказ.
— Мы не причиним вашему другу Алексею Николаевичу никакого зла, — продолжал улыбаться опер тоном школьного врача, приглашающего первоклассника на безболезненную прививку.
— Не сомневаюсь, — хмыкнул Вареник.
— Дайте хотя бы его телефон! — не унимался собеседник.
— Позвоните в Мосгорсправку и ждите ответа, — посоветовал блатной сердечно.
Видимо, гость одиночки был достаточно опытен, чтобы понять — Вареник не сдаст пахана. Пробыв на хате еще несколько минут — приличия ради, он злорадно улыбнулся и направился к выходу.
— А зря ты упорствуешь… Никто не сделает человеку так плохо, как он сам, — эта, последняя, немного загадочная фраза опера сильно насторожила задержанного.
Вареник, человек очень неглупый, понял: Коттона наверняка крутит не ментовка. На такой беспредел — валить среди бела дня людей, похищать его и вести на хату «мурка», то есть Московский угрозыск, вряд ли пойдет; тем более теперь. Правда, непонятно, почему его тогда привезли сюда, а не в Лефортово. Понятно другое: за арестом его, Коттоновского порученца, и за усиленными поисками Лехи стоят более серьезные силы, чем просто мусора.
А коли так — на арестанта будет оказано самое серьезное давление…
Опытный Вареник знал, и знал отлично: существует великое множество способов выбивать из задержанного необходимую информацию — в этом внутренние органы, наследники и продолжатели славных традиций, преуспели, как ни в чем другом.
Можно элементарно подсадить в камеру наседку, то есть стукача, который будет все время склонять задержанного к даче нужных показаний; Вареник уже испытал этот способ не раз и не два.
Можно сулить задержанному, что угодно: хоть досрочное освобождение, хоть орден за особые заслуги — только бы раскололся.
Можно давить на него через родственников, предварительно их как следует обработав.
Но это — мягкие, относительно гуманные способы. Не веришь наседке, делай так, как считаешь нужным сам.
Не веришь своему следаку (тем более, что ничего из обещанного он исполнить не может, все это решает суд и прокуратура) — ну и не верь, оставайся при своем мнении.
Не веришь искренности родственников — твои личные сложности.
В богатейшем арсенале органов внутренних дел есть способы куда менее гуманные, но более действенные: во-первых, так называемая «козлодерка», которая существует почти при каждой тюрьме еще, наверное, со времен Ежова, Берии и ГУЛАГа, а во-вторых, камера с так называемой шерстью; подобные хаты также есть почти при каждой тюрьме, где только эта шерсть существует, такая камера обычно называется пресс-хатой.
«Козлодерка» — это специальная нежилая камера, где заключенных прессуют, в переводе на нормальный язык, выбивают признания грубой физической силой. Прессовать можно самыми разнообразными способами, насколько хватит фантазии и профессионального опыта: подвесить к перекладине и оставить висеть на неопределенное время, избивать электрическими шнурами, тушить о голое тело окурки, бить резиновой дубинкой по почкам. Можно поместить в холодный карцер шириной метр на метр и налить на пол воды по щиколотку или даже выше, чтобы упрямец не поспал суток трое-четверо. Можно, наконец, тут же, в «козлодерке», банально измочалить валенком или мешочками с песком: подобные приспособления удобны тем, что не оставляют следов.
