Официант, обведя публику прищуренным взглядом, сразу же вышел на кухню…

Спустя какую-то минуту в зале прогремел взрыв — послышались истошные женские визги, звон посуды, стоны умирающих и ругательства. Затем прогремело несколько выстрелов: видимо, собравшиеся так и не поняли, что взрывное устройство было скрыто в жареной птице и потому стреляли наугад. Прогремел еще один взрыв, послабее, а потом все стихло…

Официант, добежав до черного входа, повернул торчащий в замке ключ, и тотчас же в полутемный коридор ворвались человек шесть с короткоствольными автоматами десантного образца. Двое трусцой побежали в холл — через минуту там раздалась короткая очередь; видимо, завалили шкафообразного швейцара.

Остальные бросились в зал.

Взору ворвавшихся предстало незабываемое зрелище: куски человеческих тел, перемешанные с дорогими блюдами, зловонные желтоватые кишки, свисающие с драгоценной хрустальной люстры, мозги, валяющиеся на полу…

Все были мертвы: было бы чудом, если после таких взрывов хоть кто-то остался жив.

Однако неожиданно в углу что-то зашевелилось — один из бойцов, пинком отбросив тонкую белую руку с наманикюренными ногтями, подошел к лежащему ничком старику голливудской внешности и стволом автомата резко перевернул его на спину.

Мужчина агонизировал: кровавая пена пузырилась на его губах, из перебитого горла вырывался тоненький свист…

Автоматчик, грубо раскрыв умирающему рот стволом своего АКСа, нажал на спусковой крючок…

— …что-то не вижу радости в ваших глазах, гражданин Нечаев, — Лютый поднял глаза, усилием воли заставляя себя взглянуть на собеседника; именно для беседы с ним начальник отряда и вызвал зэка к хозяину.

Вот уже полчаса он сидел в кабинете и слушал визитера из Москвы. Огромный, какой-то упругий, словно гуттаперчевый сейф, эдакий мешок, набитый бицепсами, трицепсами и сухожильями, он и на человека был мало похож: скорей — киборг из попсового американского видика. Глаза, глубоко посаженные, неживые, словно лужицы застывшей марганцовки, смотрели на Максима совершенно безразлично.

Одет он был в строгий костюм консервативного покроя, но Нечаев, едва взглянув на этого человека, почему-то подумал: такому куда больше подошли бы скафандр какого-нибудь отрицательного героя из «Звездных войн» или, как минимум, защитный камуфляж.

Визитер из Москвы принес весть столь же невероятную, сколь и радостную до неправдоподобия: с сегодняшнего дня он, Максим Александрович Нечаев, никакой не осужденный, а вольный человек. Специальным указом, подписанным очень высоким кремлевским начальством ему, в порядке исключения, была дарована амнистия.

Впрочем — дарована ли?

Ведь такие подарки не делаются просто так…

Стараясь придать своему голосу спокойствие с явным оттенком безразличия, Лютый спросил:

— Я что-то должен буду взамен?

— Разумеется, — голос столичного гостя был ровен и бесстрастен.

— Кому?

— Человеку, который хлопотал за вас. Человеку, благодаря которому вы становитесь свободным.

Максим, нервно нащупав в кармане сигарету и спички, закурил.

— Вы имеете в виду Прокурора?

— Да, — ответил гость, — я имею в виду человека, известного как Прокурор. Больше вам о нем знать не положено.

— И что я должен буду делать?

— То, что вам скажут, — собеседник поморщился — видимо, он был некурящий и не переносил табачного дыма. — И вообще, советую не задавать лишних вопросов.

— А если я не соглашусь?

— Почему? — этот вопрос немного удивил визитера.

— Ну, потому, скажем, что я теперь свободный человек, и потому вправе сам распоряжаться своей жизнью. Я принадлежу только сам себе…

На резиновых губах киборга обозначилось некое подобие улыбки.

— Вы ошибаетесь. Я не принадлежу себе. Прокурор не принадлежит себе. Президент не принадлежит себе. Никто не принадлежит себе. И вы тоже не принадлежите себе, Лютый, — по тому, что его назвали не по фамилии и не по имени, а по старому оперативному псевдониму, Максим приблизительно понял, какая плата за свободу от него потребуется.

— И все-таки? — не сдавался Максим, желая внести ясность.

Ни слова не говоря, гость щелкнул замочками атташе-кейса и выложил перед собеседником пачку цветных фотографий.

На одной были изображены внутренности дотла обгоревшей квартиры и обугленный труп какой-то женщины. На другой…

Максим вздрогнул от неожиданности: пышная копна каштановых волос, по-девичьи острый подбородок, печальный взгляд…

Это была Наташа Найденко — единственный человек, которому он посылал отсюда письма.

— На первом снимке — квартира, в которой проживала Наталья Васильевна Найденко. Вы видите обгоревший труп матери. Судебно-медицинская экспертиза установила следы удушения. А саму девочку похитили. Сразу же после выпускного вечера. И до сих пор не нашли, — прокомментировал собеседник. — И ваша задача… Надеюсь, теперь вы поняли, Лютый, что больше не принадлежите себе? И никогда не принадлежали, — как бы между прочим добавил он.

Нечаев взял снимок, пристально всмотрелся в него, словно пытаясь воскресить в памяти черты лица девушки…

Да, выбора не было: его вновь использовали, из него вновь делали марионетку, и вновь приемы были самыми недостойными.

Прокурор для Лютого: кто он — друг, враг?

— Собирайтесь, с вашим начальством я уже обо всем договорился, — посланец Прокурора деловито сложил снимки в конверт. — Через пять с половиной часов у нас самолет на Москву…

Дорога до аэропорта заняла не более сорока минут — все это время Максим провел в напряженном молчании, то и дело посматривая на спутника. Тот выглядел совершенно невозмутимым — шелестел газетами, решал кроссворды (притом самые сложные, из пятидесяти двух пунктов, занимали у него не больше десяти минут). Киборг не обращал на недавнего зэка никакого внимания — словно бы Лютый и не человеком был, а каким-то неодушевленным предметом, который следовало доставить по месту назначения и сдать под расписку.

— Да, чуть не забыл: называйте меня Рябина, — неожиданно представился киборг.

— А по имени-отчеству? — осторожно поинтересовался Лютый.

— Большего вам знать не следует, — коротко отрезал Рябина, всем своим видом давая понять, что разговор на этом завершен.

Не следует так не следует. Только непонятно, что означало «Рябина» — фамилию, оперативный псевдоним?

Максим отвернулся. Долго смотрел сквозь пыльное стекло автобуса на долгожданную волю, о которой так долго мечтал, на пробегавшие мимо окон перелески, нежно-изумрудные луга с пасущимися на них пятнистыми коровами, небольшие поселки. На маленьких огородах копошились люди — серые, грязные, угрюмые. Вид их никак не гармонировал с сочной, цветущей зеленью мая и вообще с тем, что называют «свободой».

Тут, на вольняшке, все осталось по-прежнему — ничего не изменилось. Изменился только он, Лютый…

Максим сомкнул веки, откинул голову на спинку сидения и, отодвинув локоть в сторону, чтобы не касаться Рябины, задумался…

Что ждет его на воле, в Москве?

Для чего его так подозрительно спешно освободили?

Верить в благородство не приходилось — у бывшего офицера спецслужб, человека опытного и проницательного, и в мыслях не было подобного: такие, как Прокурор, действуют исключительно из соображений целесообразности. Тогда, два года назад, подставил его, потому что это было целесообразно, теперь целесообразно изъять из зоновской жизни, переправив, как чемодан, в Москву… Холодный расчет интригана, позволяющий осуществить задуманное — не более.

Какой сюрприз приготовил он для Лютого на этот раз?!

Естественно, вопросы не находили ответов, а спрашивать у бездушного киборга было бы глупо.

Уже в аэропорту, в кассах, взяв у подопечного справку об освобождении, порученец Прокурора приказным тоном попросил ее обладателя держаться рядом.

— Вы бы меня к себе наручниками пристегнули, как кейс с совсекретными документами, — не выдержал Максим.