- А вот тут при Советской власти были душевые, - на очередном солнечном повороте реставратор обратился к полуразваленным кирпичным стенам без крыш и окон. - Летом с утра до вечере сидела здесь тётенька, продавала билетики. Всё удовольствие стоило двадцать копеек. Многие люди пользовались. В июльскую жару очередь собиралась. Теперь и тут разруха.
- Я до Юсуповского дворца иду, за вином, - продолжал Александр Иванович. - Внучка у меня родилась. Надо отметить по-хорошему, а сыну некогда, работает. Пришлось мне отпрашиваться... Я работал когда-то в Юсуповском. Там после Украины хорошее вино придержали. Двенадцатилетней выдержки. С завода князя Голицына. Буфетчица его своим продаёт потихоньку.
Вино меня не интересовало восьмой год, с тех пор, как знание того, что алкоголь - яд, соединилось с пониманием этого факта. Но употребляющих я не осуждал - дорожки от незнания к знанию и от знанию к пониманию у всех людей разные, да и не каждому по силам перебороть сложившуюся алкогольную привычку. Зато рождению внучки реставратора позавидовал - наши дети нас с Галей внуками пока не радовали.
- Если хотите, присоединяйтесь ко мне, - пригласил реставратор. - До дворца доведу. Экскурсии, правда, не обещаю, потому что вас могут не пустить на территорию. Дворец сейчас на балансе Управления делами президента. Надо будет смотреть, кто на воротах. Незнакомый охранник не пропустит. Прошлый раз я сам с трудом прошёл, еле договорился.
Про охрану Александр Иванович говорил, повысив голос. Уже давно мы шли под громкое, усиленное техникой, пение церковного хора, разносящего откуда-то с закрытой лесом высоты мужественные нижние и насквозь пробирающие высокие ноты, волшебные по слаженности и точности. А теперь почти подошли к источнику звуков. Самое время спросить, где поют.
- Поедете по верхнему шоссе, увидите храм. На горочке стоит, среди леса, как на картинке. Стены чистенькие, беленькие, словно только что из-под кисти художника. Купола блестят золотом. Эту церковь построили наши новые буржуи. Все уши прожужжали про свою благотворительность. Потом им каждому кому пять, кому десять гектаров земли под Форосом выписали. Хороша благотворительность! А певчих в церкви нет. Там вообще церковные хоры обрушились. На открытии дело было, когда запел хор из Симферополя. Несколько человек на скорой увезли с переломами. Теперь сюда никого петь не заманишь. Зато придумали записи крутить круглый день.
Тут Галя "ойкнула": услышала шуршание и увидела что-то жёлтое, прошмыгнувшее в кусты между скатившихся к тропе валунов. Александр Иванович подумал на полоза и, вооружившись палкой, с мальчишеским азартом забрался на самый большой камень, высматривая ящерицу:
- Вы не пробовали мясо полоза? Ох, мы ловили их в детстве! Запекали с пацанами на костре. Очень вкусное мясо, деликатес... Не видать. Если и был полоз, то ушёл.
В поиске добычи скучающее лицо Александра Ивановича озарилось неподдельным восторгом и воодушевлением, сменившихся по-детски быстрым разочарованием, а за ним - прежней маской мудрости бывалого человека.
Тропа завернула в редколесье, звуки поющей церкви стали удаляться, и скоро их перебила радостная птичья трескотня.
Побережье никак не показывалось. По прикидкам мы прошли уже больше половины пути, должны были подходить к Гаспре и поравняться с "Ласточкиным гнездом".
- Далеко от тропы до "Ласточкиного гнезда"? Где-то, наверное, должен быть туда отворот.
- Указатель есть, скоро будет - поморщился Александр Иванович. - Но к замку вы не пройдёте, устанете заборы обходить. Да и смотреть там нечего. Замок закрыт. Близко к нему не подойдёте. Чего там смотреть? Послушайте лучше его историю.
- Когда-то давно один старый генерал, участник русско-турецкой войны, влюбился в загорелую шестнадцатилетнюю девушку и построил для неё на труднодоступном краю Аврориной горы деревянную дачу. Домик над обрывом понравился художникам. Его рисовали Айвазовский, Лагорио и многие неизвестные мастера. Красавице домик тоже понравился. Она ответила генералу взаимностью и два года радовала старого солдата девичьими прелестями. А через два года генерал умер. После чего безутешная вдова выгодно продала доставшийся ей в наследство дом и уехала с мамой в Париж.
- Перед первой мировой войной это местечко купил богатый немец, нефтепромышленник, по заказу которого архитектор Шервуд построил над обрывом небольшой рыцарский замок, в который слухи поселили уже возлюбленную немца. С началом войны немец уехал в Германию, а замок продал купцу Шелапутину, который открыл в нём ресторан "Ласточкино гнездо". В 1927 году на Южном берегу произошло сильное землетрясение. Замок не пострадал, но часть скалы под ним обрушилась, а в оставшейся образовалась трещина. Ресторан закрыли лет на сорок. К 70-ым годам трещину в скале забетонировали, часть здания разобрали, укрепили фундамент и заново собрали разобранное. После чего там долго был дорогой ресторан. Сейчас замок опять на ремонте.
- А тропа где кончается?
- В санатории "Ясная поляна". Я до конца тропы не пойду, сверну к Юсуповскому дворцу. Какие планы у вас?
- А от Юсуповского дворца вы куда пойдёте?
- Домой поеду на маршрутке. В Ливадию. Там трасса рядом.
- Тогда мы с вами пойдём. Если Галя не против.
- Я? Не против. С таким замечательным рассказчиком идти очень интересно.
Недвижное лицо Александра Ивановича, по которому трудно было что-либо прочесть, дрогнуло. Мне показалось, он обрадовался тому, что мы пойдём с ним. А может, только показалось. Как-то так получалось, что несмотря на беседу и выказываемое взаимное расположение, Александр Иванович оставался закрыт и мысленно от нас далеко. Наверное, как я решил, его донимали семейные заботы или реставрационные хлопоты, о которых с нами не поговоришь.
- Видите водичку? - Александр Иванович увлёк нас с тропы вниз, вдоль покрытого мокрым мхом каменистого овражка к терраске, с которой капала вода. - Есть куда набрать?
Под капель можно было поставить кружку - посуда большего размера туда не помещалась. Кружка у нас была.
- Вода исключительная, с серебром, - заключил Александр Петрович, когда мы по очереди выпили по нацеживаемой наполовину кружке. - Сколько себя помню, по оврагу бежал весёлый ручеёк из родника, который чуть выше, и люди ходили сюда за водой. А когда при самостийной Украине начались татарские самозахваты, в один прекрасный день земля с родничком оказалась занята. Татары отвели воду на свои сады-огороды, и ручей ослаб.
- Мы когда в Ялту ехали, нам таксист показывал большой татарский самострой на бугре, - вспомнил я. - Говорил, что эти халупы татары всей роднёй чуть ли не за ночь лепили. Вечером в поле чисто, а поутру уже дом стоит, и татарина с земли не сгонишь. Ещё он говорил, что после референдума чеченцы вам помогли с татарами разобраться, и теперь всё спокойно. Выходит, не любите вы татар?
- А чего нам их любить? Перед референдумом о присоединении к России они дай бог, как головы подняли. Устроили давку перед законодательным собранием. Мне симферопольские друзья рассказывали. В первый день татар тысячи четыре на площадь вышло. И наших столько же было. Потолкались. Несколько человек задавили. Назавтра татары пообещали сорок тысяч собрать. Со всего Крыма. Наши ребята тоже собирались. Из Ялты четыре автобуса поехало. А симферопольцы растерялись, их мало вышло. Я потом спрашивал своих знакомых: вы почему труса гоняли? Вышли бы все и за раз решили проблему!.. Так что перед референдумом дело шаткое было. Многих могли покалечить, если б не чечены. Их за ночь несколько бортов прилетело. Когда татары утром на площадь сунулись, нарвались на чеченцев: чего надо? Татары испугались и разбежались. Неделю в Симферополе по подвалам прятались. Хлеба у прохожих просили бога ради, да спрашивали: ушли чеченцы из города или нет?
- Татар любить, - заело Александра Ивановича. - Мы их не трогаем. Они нас тоже. Пусть сами себя любят. Между ними распря ещё больше идёт. Тут ведь несколько татарских племён живёт. Больше всех ногайских татар. Эти маленькие, чёрные, кривоногие. Есть светлые татары, высокие. Есть ещё караимы, с иудейскими корнями... У меня по даче соседи татары. Не знаю, что там между ними случилось, но они друг друга на дух не переносят. Один татарин маленький, со злыми глазками - Мурат. Второй здоровый, выше меня, всегда первым поздоровается и поможет по-соседски, если надо. Я ему говорю иногда: Ахмед, помирись с Муратом; люди вы или нет, в конце концов? А его аж колотит: пёс он, шакал, - ничего другого от Ахмеда про Мурата не услышать.
