Интересно, подумал он, сколько мужчин затевают любовную связь из соображения «у нее есть чему поучиться»? Можно, в принципе, прикинуть и посмотреть. Кто-то наверняка этим вопросом занимается.
Ему никогда не доводилось раньше бывать на таких праздниках, но записей он видел много. И мог сказать — точно — чем нынешняя вечеринка отличается от такого же юбилея пятилетней давности. Естественники и инженеры. И почти наверняка — социологи и социопсихологи — тут он мало кого знал в лицо. Направления, оказавшиеся в зоне внимания государства. Не явного, не демонстративного, но внимания. И Инфоком повернулся как подсолнух. Это Карлов может себе позволить жить в эмпиреях и соотноситься только с собственным вкусом. Большинству нужно все время получать ответ даже не на вопрос «что происходит?» — это самый верхний слой — а на вопрос «кто я сейчас?». Узнавать себя в потоке. По отдельности они могут ошибаться. Как среда… они достаточно точны, хотя и не всегда способны определить, что именно предсказывают.
Матэ все-таки помог. Так что фотографа он не пропустил — и даже, кажется, умудрился не отдавить ему ни одной мозоли. Многие большие люди аномально стеснительны и добродушны — об этом часто пишут, да и Габриэлян это замечал. Если ты способен раздавить руку девяти собеседникам из десяти — твое рукопожатие будет вынужденно робким.
Общая же неловкость проистекала, наверное, из того, что, будучи добрым человеком, Карлов при всей своей силе мало что мог поделать. Так бывает. У этой роскоши — жить в собственном, персональном времени — есть и обратная сторона: невозможность точно состыковаться со временем внешним.
— У вас необычное лицо, — сказал вдруг Карлов. Габриэлян выразил недоумение вслух. Он полагал свои черты совершенно заурядными.
— Черты — да, — Карлов два раза кивнул — словно утверждая вторым своим кивком первый. — Мышечный рисунок необычный. Вы из-за него долго будете выглядеть моложе своих лет.
— Это вряд ли, — улыбнулся Габриэлян. — Как говорил мой прапрапрадед: «Мне много не дадут, меня сразу расстреляют».
Как правило, дальше собеседник спрашивал, что случилось с предком, но Карлов опять кивнул.
— И это тоже.
Комм просигналил одиннадцать вечера. Издебская в роли хозяйки вечеринки попрощался со всеми, сказав, что у журналистов не бывает выходных, так что вечер лучше закончить и расстаться на той высокой светлой ноте, которую нам подарила Алина. Гейша ответила сжатой, но теплой речью: ей очень приятно было развлекать гостей и сотрудников Инфокома, не каждая гейша может похвалиться тем, что ее последний вечер собрал столько народу, она благодарит хозяина, гостей и, конечно же, коллег.
Уже у выхода Габриэлян, успевший занять стратегическую позицию ровно в трех шагах от Майи Львовны, поймал взгляд Анастасова. Весело кивнул ему — ну да, следую твоему совету.
Когда Габриэлян и Майя подходили к машине, кто-то вышел из-за опорной колонны им наперерез. Мужчина. Чуть постарше. Красавец. Не с «необычным рисунком», а настоящий. Впрочем, Майю Львовну его появление, кажется, не обрадовало. И вряд ли тут дело во внешних данных.
Ганжа. Сергей Ганжа. ЦСУ. Отдел инвестиционного планирования. Вот почему я его не сразу вспомнил, он на работе держит себя совершенно по-другому. А он меня вовсе не узнал. Наверное, все-таки нужно быть художником, чтобы заметить необычный рисунок. Кстати, стоит выяснить, насколько он необычен и через какое время его начнут замечать не только художники.
Двигается Ганжа странно. Как бешеная собака в плохом кино.
— Майя, — сказал он, остановившись в двух шагах. — Когда я звонил в агентство, мне говорили, что ты больна. Что ты прямо-таки умираешь, поэтому не можешь принять приглашение. Ты резко заболеваешь каждый раз, когда в списках гостей числюсь я.
— Извини, Сергей, это в самом деле так, — Майя Львовна подергала подвеску ожерелья. — Аллергия на тебя. Персонально.
— Я ничего не мог сделать. Правда, не мог. Если бы не твоя выходка с ирландцами — у меня бы получилось. Я весь тот день носом рыл землю, но ведь ты сама… это всё ты.
— Да, Сергей. Это всё я. В том-то и дело.
Сцена ревности, однако. Что же это, Майя Львовна… старшие из-за вас писаные и неписаные законы нарушают, коллеги мои влезают куда не положено, чиновники ЦСУ по ночам под окнами бродят. Что за заколдованное место такое?
— Сергей Ильич, — сказал он, Ганжа обернулся на новый голос, — при вашей последней встрече Майю Львовну укусили. Это, поверьте мне, чрезвычайно болезненное воспоминание. Я не удивлюсь, если она и место это обходит десятой дорогой.
Он не удивился бы, он знал точно.
— А тому, что певички распускают по Москве слухи за моей спиной — тоже не удивитесь? Я имею право хотя бы на объяснение. Имею право.
— Я бы на вашем месте не форсировал события, — пожал плечами Габриэлян. — Посттравматический шок — штука иррациональная. А право выбора принадлежит Майе Львовне.
— Пока он пройдет, этот шок, — сквозь зубы сказал Ганжа, — я окончательно стану посмешищем. А мне ведь нужно немного, Майя. Две или три встречи. На людях. С нормальным выражением лица. Чтобы твои подруги прекратили трепать языками.
— Майя Львовна?
Если бы рядом была стена, Майя Львовна, вероятно, вжалась бы в стену. Стены рядом не было. И, кажется, госпожа Азизова медленно переходила в то состояние, в котором она выдала «Зеленый цвет» со сцены ирландского клуба.
— Боюсь, что ответ пока отрицательный, — сказал Габриэлян.
Слухи — это серьезно. Слухи в этой среде могут покалечить карьеру. Ганжу можно понять.
Что бы делал я на его месте? Тогда? Не в его ситуации — в его ситуации я бы стрелял, для меня это вопрос статуса — а на его месте? Мог бы я уйти оттуда? Мог. Вполне. Если бы точно знал, что это инициация, и предполагал, что все предыдущее — просто нервный срыв.
— Сережа, — сказала Майя Львовна медленно и тихо. — Я-никаких-слухов-о-тебе-не-распускала. Меня спрашивали: как это тебя угораздило? — я отвечала: как. И только.
Она села в машину и захлопнула дверь, показывая, что разговор окончен.
— Я не могу этого так оставить.
А вот тут все было ясно.
— Сергей Ильич, я понимаю, что вы не хотите этого так оставлять. Но вы можете.
— Да кто вы, к черту, такой? — изумился Ганжа.
— Габриэлян. Вадим Арович Габриэлян, — имярек улыбнулся. Shaken, but not at all stirred[28].
Подъехал другой лифт, оттуда вышли под ручку Кессель с Алиной, Издебский, еще человек пять. Ганжа не хотел длить конфликт у них на глазах. Он только хмыкнул и сквозь стекло посмотрел на Майю.
— Понятно.
— Да, — кивнул Габриэлян, — это можно и так расценить.
Он тоже сел в машину, завел двигатель, увидел, что Ганжа, чтобы не попадать в еще более дурацкое положение, отошел в сторону — и осторожно вывел свою «Волгу» из ряда.
— Извините, — сказала Майя. — Я и не думала, что он притащится сюда. Смелости нет, совести тоже, но хоть мозги-то должны работать.
Думали. Поэтому и обрадовались.
— Он оказался в сложном положении. Если бы вы погибли или стали высокой госпожой, к нему не было бы никаких претензий. Но живая и в прежнем статусе вы ему очень мешаете…
— Умирать по такому случаю, — Майя Львовна весело, как и положено дочери Льва, оскалилась, — не собираюсь.
— Полагаю, даже Сергей Ильич не пришел бы к вам с этим предложением.
Майя Львовна только хмыкнула.
— Давайте лучше поговорим о нас с вами, Вадим Арович.
— Давайте. Для начала — куда мы едем?
— Туда, где нам будет удобно — если вы имели в виду именно это, и если у вас есть такое место. Мне кажется, нам обоим нужна хорошая порция жизни.
Габриэлян кивнул. Время было, хорошая порция жизни никому никогда не мешала. Место… место несложно найти, особенно в виду уже высказанной просьбы, но…
— У вас есть какие-то предпочтения?
— Есть дорогое заведение под названием «Сондовон». Бар, ресторан, баня и нечто вроде отеля на одну ночь… вместе с сервисом, если есть желание.
