Фальковский успел достать его ланцетом по ногам — но ни под коленкой, ни на бедре артерию не задел. Габриэляну пришлось выбивать ланцет из его руки, и за это время вампир ногтями разорвал и пальто, и джемпер, и плечо, пытаясь добраться до горла. Очень кстати — именно правый рукав.

На счастье Габриэляна перегородка между салоном и водительским сиденьем была звуконепроницаемой — а к возне за спиной шоферюга, наверное, привык. На несчастье Габриэляна господин Смирнов медлил…

Интересно, подумал Габриэлян, это он сам развлекается, или у него всё-таки приказ? Тесно здесь… Он резко дёрнул правую руку вниз, наручники мешали, но это мы тоже проходили. Первую пулю Фальковский получил в горло. Вторую — куда-то в область грудной клетки. Калибр мелкий, пукалка, но на такой дистанции… этого шофер уже не заметить не мог. А реакцию его патрона, наверное, и вороны на проводах не пропустили.

Фальковский перехватил наручники за цепь, резко дёрнул на себя, и Габриэлян мог только упираться коленями ему в живот и мотать головой, чтобы уберечь шею. «Уж он мял его и ломал его…» Почему он не использует волну? Почему он меня не давит — ведь самое время? И тут все щелчком встало на свои места — история Анжелы и вообще все фальковские выверты, шокер, водитель-сообщник, и то, что Фальковский не пытался сделать карьеру, то, что жертвы выбирались по признаку, который мог заметить только варк… Он не умеет проецировать эмоции. Он… импотент. Он подражает настоящим, правильным вампирам. И ланцет… ох, какой интересный случай. Если он меня не загрызёт, это просто можно будет публиковать…

Да где же к Сурту этот Смирнов?

Фальковский дёрнул вверх — Габриэлян стукнулся головой о крышу и обмяк. Джемпер весь был изодран и пропитан кровью. Всё, Фальковскому уже не до церемоний — нужно восстанавливаться и бежать…

Габриэлян почувствовал холодные, сухие губы между шеей и левым плечом, где уже зияла рана…

Машину ударило, развернуло, шофёр вылетел через лобовое стекло, Бродского швырнуло на дерущихся — точнее, на одного сосущего кровь и второго вяло отбивающегося.

Если это Король, а не Смирнов, подумал Габриэлян, нам потом будет о чём поговорить.

Дверь со стороны Фальковского отлетела в сторону. Король в «роли Волкова». Или Суслик. У Смирнова в группе старших нет.

— Лежать! Лежать, швыцер! — посеребренный кастет проломил Фальковскому висок, и ещё раз, и ещё — а Габриэлян держал, держал из последних сил, пока ещё помнил себя…

Первое, что он спросил, придя в чувство и щурясь от белизны больничного потолка:

— Бродский жив?

— Да, — сказал Кессель. — Михаил сообразил. Жив, в себе и дает показания.

— Юрий Андреевич?

— Жив, не в себе, молчит.

— Миша?

— В соседней палате. Контузия, порванные связки, порванные мышцы, гипогликемия.

— Потому что стрелять надо было, а не старшего отыгрывать.

Кессель вздохнул.

— Смирнов мёртв.

Габриэлян поморщился.

— Значит, всё-таки был приказ.

— Кажется, был, — грустно сказал Суслик.

— Кажется?

— Я не мог спросить. Он, когда увидел, что Михаил вас остановил, приказал снайперу стрелять в окно машины бронебойным. Тот удивился — там три живых человека внутри…

— И Смирнов сказал, что тот по запарке перепутал патроны, — знаем, сами так играли.

— Да. Я был на мотоцикле, а дорога мокрая. Я неудачно приземлился. Слишком быстро и неудачно.

— Сам-то как?

— Ключица. Ерунда. Завтра она срастётся совсем. Ты же знаешь, у меня всегда всё срастается.

У аккуратного крашеного забора остановилась машина. Человек, сидевший рядом с водителем, с видимым трудом встал и сделал несколько шагов к калитке. Залилась истошным лаем собака.

В этот раз Кислов на неё цыкать не стал. Посмотрел только — и лай как-то сразу прекратился. Бывший вице-мэр некоторое время разглядывал новое пальто гостя, обматывающий горло шарф…

— Вам следовало, — тихо сказал москвич, — обратиться по команде. Вы совершили серьёзную ошибку. У вас будут неприятности.

Кислов кивнул. Неприятности в его ситуации были большой переменой к лучшему.

— Вы очень привязаны к этим местам? — спросил Габриэлян.

— Да. Но, в случае чего, я переживу.

— Яблони много где растут. И, надеюсь, ещё много где будут расти. — Габриэлян достал карточку. — Окажетесь в Москве, звоните.

— Скажите, — спросил Кислов, — как вы его заставили сыграть Мозеса?

— А он и был Мозесом. На самом деле. Просто здесь его так ненавидели, что совершенно не знали.

По мнению авторов статьи, можно полагать, что термины, введенные в 80-х гг. XXI века левой общественной мыслью сохраняют свое значение и даже укрепились как аксиоматические научные понятия при революционном анализе исторических процессов с 2001 г. и до актуальной современности. Следует напомнить, что к ним относятся идеи «экономического капитализма», «идеологического капитализма», «информационного капитализма», «иллюзорного капитализма». А также понятия теории «трех империализмов»: «экономический империализм», «идеологический (или информационный) империализм», «биологический империализм». Этими терминами описывается состояние общественных систем субъектов исторического процесса с эпохи наполеоновских войн и до настоящего времени.

Авторы отмечают, что в каждом случае, на любом этапе исторического процесса осознание его сущности неизменно и серьезно запаздывало, ибо понимание любого события «индивидуалистической буржуазной» наукой приходило значительно позже «формирования общественно значимых структур на каждом из уровней субъектности процесса». В результате, полагают авторы, социальное освободительное движение неизменно было лишено адекватной теории. Маркс не смог разглядеть складывание экономических империй из индустриальных держав, а тем более оценить истинное значение процесса, относя такие империи к малозначимым надстроечным структурам, обеспечивающим национальный индустриальный и финансовый капитал. Ленин, современник процесса, не смог понять значения информационно-культурной среды при формировании идеологических империй ХХ века, оставаясь в рамках «политэкономических» трактовок. Говорить о «творческом вкладе Сталина» в этих обстоятельствах просто смешно. Что касается идей Грамши, то они опоздали на тридцать лет и не стали настолько значимыми в сформировавшейся левой общественной мысли, чтобы превратиться в рабочие. Эти идеи просто растворились в нарастающем актуальном информационном потоке. (Далее авторы излагают свои воззрения на суть и особенности коммунистической практики).

В условиях глобального эксперимента по созданию новой структуры экономико-политических отношений субъектов исторического процесса была военным путем разгромлена первая попытка установления биологического капитализма, основанная на фундаменте не научных, а мистико-фундаменталистских комплексов европоцентризма и тому подобных течений. В каком-то смысле, нацизм просто повел к естественному логическому завершению текущий исторический процесс, но не был способен в действительности ни реализовать его в адекватных общественных формах, ни придать ему действительно прочную базу в виде реального разделения человечества на два или более разумных вида. Нацизм забежал вперед, безусловно, оставаясь крайней и даже маргинальной капиталистической формой. Отсюда и бессилие нацистской мистики перед лицом технологий и идеологического фундамента, как на Востоке, так и на Западе.

В период наступления «информационного капитализма», сущностью которого, по мнению авторов, стало извлечение прибыли путем финансово-информационных манипуляций (в отличие от финансово-промышленных манипуляций первого империализма) сформировались и структурные элементы идеологического империализма. В этих условиях опираться на политэкономию, фундаменталистскую философию и утопию, полагая их основой теории, стало бессмысленно и опасно. Единственный социалистический «глобальный альтернативный проект», созданный для борьбы с предыдущей формой оппонента, быстро выродился под давлением структурно превосходящей мощи, затем стал информационно и культурно неотличим от своего врага, а потом естественно и неизбежно пал, растворившись в структурах оппонента. Конкретные причины падения и частные процессы остаются за пределами данной работы. Авторы также предупреждают, что не следует отождествлять рассматриваемые здесь понятия глобальных исторических субъектов и конкретные государства или государственно-идеологические конгломераты соответствующей эпохи. В то же время, как представляется авторам, именно эпоха «информационного капитализма» породила методики и целые научные дисциплины, позволяющие определять с некоторой вероятностью закономерности развития общественных систем. Затем эти дисциплины и разделы лингвистики, математики и логики были использованы для подготовки базы и формирования структур информационной войны. Эти структуры позволили перенести борьбу глобальных проектов из сферы реальности в общее виртуальное пространство или в т. н. ноосферу. Реальная война на какое-то время превратилась из мировой вооруженной борьбы в точечные быстротечные акции на всех уровнях, лишь обеспечивающие информационные кампании. Но названные разработки в силу внутренних особенностей «информационного капитализма» неизбежно становились все более публичными и доступными.