— И в настоящий момент его внимание сосредоточено на мне. — Глаза Фальковского блеснули странным интересом. — Я же знаю, что вы такое. Вас ведь не посылают по пустякам. Помнится, у него была сабля. Настоящий дамасский клинок, он рассказывал, что прадедушка взял у турка, и рассказывал, как именно взял — очень интересная история, спросите его как-нибудь. Теперь-то я понимаю, что это его собственный трофей. Он очень дорожил этим клинком, и зря в ход не пускал. Ну, так я вас слушаю, Вадим Арович.

— Юрий Андреевич, — обратившись к Габриэляну по имени-отчеству, Фальковский дал ему такое право, — на вашей территории произошло ЧП. Я имею в виду не щели в налоговых ведомостях и не нарушения в порядке распределения лицензий на инициацию, а то, что ряд ваших подчиненных недоволен вами настолько, что счел возможным это недовольство совершенно недвусмысленно продемонстрировать.

Фальковский пожал плечами.

— Я сижу здесь уже девяносто лет. Я поднял этот регион из дерьма. Я помню километровые очереди за хлебом и трупы умерших от голода и орора прямо на улицах. С очередями и трупами я покончил меньше чем в два года. Население региона возросло в четыре раза и динамика роста положительная. И теперь вся эта пузатая мелочь считает, что я здесь засиделся. Что ж, пусть попробует меня сдвинуть.

— Юрий Андреевич, они уже попробовали. И практически преуспели.

— Прямо уж, — улыбнулся Фальковский. — Ну и что же вы со мной сделаете? Отставите от должности смотрящего? Да забирайте её, надоело. Лишите меня влияния в регионе — каким образом, любопытно узнать? «Фалвест» — собственность моих клиентов. «Армада» — собственность моих клиентов. «Салют» — собственность моих клиентов. Вы рассчитываете на то, что в бизнесе нет принципов. Неправильно вы рассчитываете: принципов в бизнесе действительно нет, но есть инструменты более надежные. Тридцать четыре процента регионального бюджета так или иначе формирую я. И если Аркадий Петрович тронет меня — другие магнаты начнут подумывать о рокоше. Так и передайте хозяину. Я лоялен к нему и буду лоялен впредь, а вот за тех, кто узнает о моем скоропостижном уходе — не поручусь.

Плохо дело, подумал Габриэлян. Даже без всякого Мозеса сюда бы все равно пришлось ехать. Беда. Он ведь действительно прекрасный администратор. И мог бы работать с пользой. Просто он уже ничего не хочет. Он ведь даже Аркадию Петровичу не завидует. Понимает, что на новом уровне аркады ему тоже скоро станет скучно. Рождественского он испугался — по старой памяти, наверное, испугался и забаррикадировался. А теперь будет доказывать всем и себе, что не боится.

— Уход бывает разным, — сказал Габриэлян. — Он ведь может быть и таким, что коллеги-магнаты даже не заподозрят вышестоящую инстанцию. Более того, и вышестоящая инстанция может себя не заподозрить.

Магнат прищурился.

— Это, — сказал он, — уже почти интересно.

Да. Тут уж и к гадалке не ходи…

— Ничего интересного, Юрий Андреевич. Скучные административные дела. Рутина. Вам они кажутся любопытными, потому что отличаются от вашей собственной рутины. А для тех, кто ими занимаются, управление, например, фармакологическим концерном, представляется вещью чрезвычайно увлекательной и совершенно непохожей на их серые будни.

Ну, давай уже, клюй, устало подумал он.

— Каждый развлекается, как умеет, господин Габриэлян. Хотите, завтра устрою экскурсию по «Фалвесту»? Или «Армаде»? Поверьте, это более увлекательно, чем аркады.

— Я верю, Юрий Андреевич. Уже хотя бы потому, что трудно придумать что-то менее увлекательное. Разве что счёт овец или мотогонки. Хотя и тут находятся любители.

Поймёт или не поймёт? Если он настолько хорошо разбирается в московских делах, чтобы знать, кого Волков берет в референты, должен понять.

— Мотогонки? — ехидный прищур тульского владыки сменился удивленной и почти радостной улыбкой. — А вот это уже совсем интересно. По-настоящему.

Габриэлян покачал головой.

— Ездят по кругу, трещат. Понять ничего нельзя. Время от времени кто-нибудь врезается в бордюр.

— Или взрывается.

Да. Господин магнат следит за рекламой. И причины скоропостижной гибели гауляйтера Австрии и Германии для него не секрет.

— Или взрывается. Хорошо, если на треке.

Фальковский откинулся в кресле. Всё так же вальяжно, но уже без прежней скуки в глазах.

— А я-то думал, что этот ваш американец меня вызовет. Или вы. Не хотите попробовать зубы на том, кто ожидает удара, а, господин ночной референт?

— Если вы дадите серьезный повоз для вызова…

— Насколько серьезный? — Фальковский выгнул бровь.

— Не менее серьезный, чем покойный Рождественский дал Кесселю.

Фальковский улыбнулся.

— Нет, господин Габриэлян, повод вам придется изыскивать самому. Вы, говорят, мастак.

— Слухи, Юрий Андреевич. Сплетни. Я не изыскиваю поводы, я интересуюсь причинами.

— Ну, если отыщете причину — так милости прошу. А пока — не задерживаю.

— Большое спасибо, Юрий Андреевич. С вашей стороны было очень любезно меня принять.

Габриэлян поклонился и вышел.

Он оставил машину на парковке в двух кварталах от цитадели и пошел в гостиницу пешком. Дождь, ну дождь. Купеческий ампир, ну купеческий ампир. Ну, не Прага. Так и не Сеул. По крайней мере, теперь ясно, откуда взялся этот дискурс, и почему в аппарате даже на удивление немногочисленные женщины ведут себя как персонажи гангстерской саги, причем русской, постимперской. «Крёстного отца» Фальковский тоже наверняка смотрел. Так что вкус ситуации оценил бы, пожалуй, возьми кто на себя труд ему объяснить. Теперь мы ждём: Клеменца или Тессио. Бродский или Муравцева. Кто выйдет на контакт. Кто назначит встречу. Налоговичку использовать они не станут — она уж слишком явно перепугана, я ей не поверю. А вот вице-мэра могли бы, могли бы, если бы не собака. Так что только двое. Вот будет смешно, если Фальковский всё-таки не Мозес…

Но если не он — то кто-то очень близко от него. Настолько близко, что может пользоваться автомобильным парком «Армады» — пять десятков машин, разных классов и марок (по весовой категории ездящих на этих машинах менеджеров) — но всегда чёрных, только чёрных…

Король, голый до пояса, сидел на кровати и интенсивно растирал голову полотенцем. Можно было подумать, что он из душа, если бы не мокрые от колен книзу джинсы и носки.

— Как? — спросил он.

— Плохо, — сказал Габриэлян. — То есть хорошо, но очень плохо. Он мне объяснил, почему именно Волкову придётся оставить все, как есть. «Тёркин сник, тоска согнула. Тула, Тула, что ж ты, Тула. Тула, Тула, это ж я. Тула, родина моя…»

— Волкову? Придётся? — Король весело хмыкнул, видимо, вообразив себе Волкова, который узнает, что ему «придётся»… Волкова, которого поставили перед фактом. Факту будет худо.

— А у меня хорошо, — сказал Король. — Знаешь ведь поговорку — зачем ходить в ресторан, если дома повар есть? Ну, вот из этих соображений Еришев, — это была фамилия начальника милиции, — и исходил. Поручил это дело Ляшко, начальнику райотдела. А Ляшко, по тщательно проверенным слухам, отхватил от охраны Фальковского по морде на одном банкете. Кислов ошибся, это не еришевскую бабу шуганули, а Ляшка. Или еришевскую тоже. Какая прелесть эти личные мотивы… Он даже не поплыл, Габриэлян. Он на редан вылетел.

— И ведь это хороший случай. Доброкачественный, — фыркнул Габриэлян. — Область в порядке.

Он разделся, принял душ, натянул пижамные брюки и лёг, взяв на сон грядущий возможную оперативную разработку ближайшего времени, досье на Виктора Саневича, псевдо Ростбиф, издание последнее, переработанное и дополненное.