Плюс, наложили свою лапу тяжелые условия самого эксперимента. При подаче плазменной струи не в воздух, а в воду моментально выходили из строя сопла плазматрона. Если на воздухе медное сопло могло выдержать и месяц ежедневной работы, в наших экспериментах счет шел на разы, несколько запусков - и точи новое сопло. С токарями проблем не было, в институте действовал приличный парк станков, и все на ходу и в работе. Но чтобы тебе что-то сделали - неси токарю болваночку, в моём случае - чисто медную. А медь тоже исчезала на глазах.
Единственное, что поступало по-прежнему регулярно с завидной стабильностью - это спирт. Его мы в ИМете получали заметно больше, чем, например, в том же МИХМе. Но в те годы даже спирт потерял свою универсальную силу, он перестал быть "жидкой валютой", открывающей двери любых складов и цехов. Склады стояли пустые, весь дефицит был упрятан до поры в дальних закромах, а спирт разлетался по мелочам. И гораздо чаще стал просто употребляться самими институтскими работниками. Его переставали жалеть и хранить "для ускорения важного дела".
Но всё-таки на первых порах всё начиналось хорошо. Цветков смотрел милостиво, Алексеев был доволен. Его планы понемногу воплощались в реальность. В минуту откровенности он мне как-то сказал:
-- Теперь, я вижу, всё пойдёт нормально. Осталось только избавиться от пьяницы Злобина, хама Хайкина и бездельника Корзинова.
Прозвучали слова Алексеева, надо признаться, чересчур грубовато и нелепо. Витя Злобин, Дима Хайкин и Лёва Корзинов состояли сотрудниками этой группы, когда ее еще возглавлял сам Цветков. И было это совсем недавно. А сейчас, кроме этой троицы, в двух названных комнатах кроме меня и самого Алексеева не обитало больше никого. Правда, ненадолго здесь подвизалась Елена Троицкая, она работала вместе с Алексеевым, но быстро ушла в декрет.
Как мне рассказали сами эти ребята, во времена Цветкова здесь работали еще двое сотрудников, но они расстались с Алексеевым еще до моего прихода. И, по его понятиям и планам, очередь была за последними тремя.
Забегая вперёд, скажу, что так и случилось в течение следующего года. Конечно, никто из названных не сгинул в неизвестности. Злобин и Корзинов перешли в другое подразделение, а Димка Хайкин умчался в совсем иные, более благодатные сферы. Весь последний год он висел на телефоне, участвуя в каких-то сделках по закупке и продаже компьютеров. Как раз эти вычислительные машины в тот момент повалили в нашу страну просто валом. Не было еще ни мышек, ни системы Виндоус, ни даже допотопных жестких записывающих дисков. Информацию и программы с большими предосторожностями переносили в портфелях, пачками гибких круглых пластинок. Но по институтам компьютеры ставили уже массово, всем без разбора, и уже ходили из отдела в отдел тихие серьезные мальчики, не желающие теперь больше заниматься ничем, кроме программ и машинных расчетов. Они верили в уникальность выбраного ими еще самодеятельного пути, не подозревая, что всего через несколько лет элементарная работа на компьютере станет доступна любому, практически без всякого обучения.
Незаметно мелькнули два года. В моих исследованиях всё шло хорошо, но невыносимо медленно. Собственно говоря, мы сделали только небольшой первый шаг. По моим прикидкам на формулах и графиках - для очерчивания мало-мальски удобоваримого результата следовало провести хотя бы один раз обработку нашего раствора в течение часов десяти непрерывно. То есть сжечь за один эксперимент три баллона водорода.
Но это только говорится - хотя бы один раз. Мало ли что может случиться непредвиденное. Хотя и к одному разу, так теперь получалось, требовалось бы готовиться полгода. Всё чаще я разглядывал свой заветный листок. Из угла в угол его пересекала моя теоретическая кривая, не слншком фундаментальная, зато собственная. Экспериментальные точки прекрасно на неё ложились, но на таком коротком мизерном участке, что я не знал, смеяться мне теперь или плакать. В железном шкафу на улице сиротливо мёрзли полтора баллона и ждать пополнения предстояло месяцы.
Сжигать остатки газа не имело смысла, появилось бы еще несколько точечек на том же участке графика. Процесс нельзя было запустиь сразу с середины, этому препятствовала в том числе узкая аналитическая база, вся на стороне - по знакомству, или ради бога. Хоть у Алексеева были в исследовательском мире обширные связи, но и эта поддержка слабела на глазах. То и дело ему стали отказывать взять образцы на анализ - "наша установка пока больше не работает".
Впрочем, сам Алексеев ничуть не унывал - подумаешь, сроки. Работай, пока работается. Он сейчас вовсю оседлал новенький компьютер и не вылезал из-за него часами. Справедливости ради могу сказать, что никаких игрушек на экране он не позволял ни себе, ни другим. Считать, обрабатывать данные - пожалуйста, пользуйся и даже сердился слегка, когда я отказывался от услуг техники. Но мои скудные данные давным-давно были обработаны мною на бумаге вдоль и поперек. Времени на это хватало в избытке. Только один раз я попробовал привлечь помощь вычислительной машины, но это особый случай, и о нем я скажу позже, отдельно.
Завлаб Цветков по мере утечки из группы его бывших сотрудников, заглядывал к нам всё реже и реже. Алексеева такая автономия вполне устраивала. Он продолжал пополнять группу михмовцами. Одновременно боролся со своими компьютерными проблемами - сначала у него сгорел монитор, затем украли принтер. Новый монитор подарила Черноголовка, принтер искала милиция. Исчезли куда-то при общей делёжке в масштабе всей Цветковской лаборатории несколько, только что появившихся, дефицитных жёстких дисков. Подозревали элементарное шкурничество, не исключали в том числе и меня, и я всё больше старался держаться подальше от таких опасных новшеств. Искал выход из очередного логического тупика, в который меня завела невозможность продолжить эксперименты. Думал свою бесконечную думу, параллельно занимаясь всякой институтской текучкой. Разумеется, побывал и на разных конференциях, и в колхозе. В общем, всё понемногу двигалось в тишине вконец обедневшей лаборатории к завершению моего аспирантского срока.
А вокруг, если выйти за стены наших комнаток, уже всё кипело. Горбачев изо всех сил бился, чтобы успокоить собственный народ и заодно сражался с Ельциным. Ельцин набирал сторонников, моральную силу и авторитет. Были и у нас его горячие поклонники, например Витька Злобин, а над Горбачёвым смеялись, кому не лень, и считали, что он всё больше и больше становится похожим на Брежнева.
В третье лето работы в Институте Металлургии я взял большой отпуск, приплюсовав к нему неделю накопившихся дней. Алексеев не возражал, сам он только что возвратился из поездки в Америку, и ходил слегка очумелый. Мне же хотелось перевести дух, взглянуть на все проблемы отстранённо, успокоиться и привести мысли в порядок. Уже стало ясно, что до защиты моей диссертации пройдёт еще года два, а то и все пять. Срок колебался в зависимости от того, выровняется жизнь в стране или еще резче погонит под откос. Лучше всего мне казалось побыть некоторое время одному, среди природы своего огорода.
Кстати, распахал я эту делянку под огород в год ухода из МИХМа, взяв ее, заросшую берёзками и ёлками, почти самозахватом. Тогда, когда я по прихоти Рудова остался на всё лето отработчиком завершающего двухмесячного срока, мне с помощью друзей удалось превратить этот срок в двухмесячный отпуск. Отгулы за народную дружину, пожарные дежурста, стояние на вахте, работа агитатором и все прочее в этом духе - как раз еще один месяц к очередному отпуску, который и сам был оформлен у меня загодя, еще до подачи заявления. И таким образом, вместо ежедневных поездок в Москву, я всё лето с упоеним корчевал пеньки, копал землю, прокладывал канавы и тропинки, заготавливал столбы и жерди для сарая...
Не забывал я свой, а точнее уже наш домашний огород, и работая в конструкторском отделе у Дольникова. Тогда можно было кататься на него и вечерами, не дожидаясь выходных. С возвращением в Москву, хозяйство на огороде слегка запустело, но сарай уже стоял. Поэтому, если уж в институте пошли такие скучные дела, я решил устроить себе и своему участку еще одно ударное лето.
