Как когда-то говорил мне по другому поводу другой одногруппник Женя Якоби - если уж ты попал в институт, сам ты отсюда не уйдешь. Уйдешь только тогда, когда тебя отсюда выставят, да еще и очень попросят. А пока до этого не дошло, крепись, но цепляйся. Был этот разговор в стародавние времена, еще на третьем курсе. А всего год с небольшим до этой знаменитой Масловской телеграммы сам Женя тем не менее отправился в собственную дальнюю дорогу. Уже не из института или Москвы, а вообще из Советского Союза. Впрочем, никто тогда не думал, что мы расстались навсегда.
Телеграмма от Маслова была из новых, уже не состояла из наклеенных полосок, а напечатана вся единым текстом и шрифтом на аппарате, который еще не привыкли называть принтером. При ее передаче произошел какой-то сбой, техника только осваивалась. Там, где положено было быть основному тексту, царил какой-то хаос из букв, цифр значков и интервалов к месту и не к месту. Связные слова вылезали из сумбура, обрывались на полуслове, начинались сызнова. Следовали в тех же строках пояснения, типа "сбой", "повтор", "так".
Но это всё я стал рассматривать позже, когда пытался разобрать, нет ли в телеграмме чего-нибудь еще. А основной ее смысл дошел до меня сразу: "приезжай до 20го тебе предлагают очную аспирантуру".
Эти слова отозвались в моем подсознании бравурной музыкой, потому что жизнь конструктора начала мне понемногу приедаться. Я уже видел, какими границами очерчен мой профессиональный и карьерный потолок, чего я могу на этом поприще, и что мне явно не по силам.
Не так давно нам поставили перед всем отделом одну техническую задачу, которая так и осталась нерешенной. Это был один из вариантов будущего направления, он был отброшен и отрасль пошла по другому пути. Но для себя я чётко увидел, какие задачки мне не только неинтересны, но и не по зубам. Неважно, что я не захочу сидеть над ними неделями и месяцами, внутри появилось жесткое убеждение о заметной ограниченности в конструкторском деле моих способностей. Ведь у меня не появилось по этой проблеме никакой, даже самой глупой или примитивной идеи.
Говоря иначе, я сразу решил, что телеграмма Маслова пришла вовремя.
Приглашал Володька меня не к себе в товарищи на ту же кафедру, и вообще не в МИХМ. Он выступал посредником между мной и человеком, которого я по прошедшим михмовским годам смутно помнил. Мало ли с кем не приходилось сталкиваться в коридорах института, тем более, что внешность у этого человека была запоминающаяся. Был он худощав, подтянут, без малейших признаков лишнего жира, хоть и носил не пиджак, а свитер. Крупные очки, борода и лоб, без всякой видимой границы переходящий в голую макушку. Теперь же я узнал его имя - Алексеев Николай Васильевич. Человек резких суждений и стойких антисоветских взглядов.
Впрочем, всё это выявилось уже потом, да и вообще, кого можно было в 88 - 89 году двадцатого века удивить антисоветскими взглядами. Алексееву нужны были люди, согласные и способные работать головой и руками. И при этом еще достаточно молодые, чтобы без лишних вопросов взялись за любое задание. Николай Васильевич только-только перешел из МИХМа в Институт Металлургии (кстати академический) и разыскивал людей для своей будущей исследовательской группы. Работать предстояло на плазматронах, тех самых, которые Володька Маслов изучал и эксплуатировал уже почти десять лет, я же столкнулся с ними впервые.
Значит - снова Москва? Но сначала нужно было сдать вступительные экзамены.
Гл. 3 Муки поступления
Как всё-таки быстро менялись времена! Еще лет пять назад к такому заведению, как аспирантура, без покровительства очень сильного шефа или иного рекомендательного документа было и близко не подступиться. Наши ПАХТовские инженеры посматривали на того же Саню Кудрявцева - очного аспиранта - с легкой, но тоскливой завистью. Он мог не ездить ни в какие командировки, появлялся и уходил, не вспоминая ни про какой табельный учёт, и, самое главное, его диссертация была убедительно включена в план. По этому плану именно через три года он должен был стать кандидатом, о чём теперь заботились и его руководитель, и кафедра. Так оно и произошло.
Но теперь аспирантом предлагали стать мне. Да еще в институте ИМет Академии Наук! Неспроста я так встрепенулся от удивительной телеграммы. И в назначенный срок с надеждой и волнением был у Алексеева.
Однако мир и дух Советского Союза, а тем более в Москве, выглядел уже иначе. И не был-то я в столице всего два года, и в нашем "почтовом ящике" за эти годы тоже вскипало время от времени кое-что. Но всё-таки не настолько. Люди, как и прежде всерьёз не помышляли ни о каком другом месте работы, завод продолжал методично выдавать грузовиками и платформами продукцию оборонного значения.
А тут! Курский вокзал уже пестрел рекламными вывесками, в залах ожидания стояли игральные автоматы, на платформах в полный голос зазывали напёрсточники. Где только можно, торчали частные палатки с заумными ценами. И разговоры в вагонах и очередях уже шли о кооперативах и малых предприятиях. До акций и облигаций, правда, еще не дошло.
Представленный мне Масловым Алексеев был бодр, хоть и слегка озабочен. Он как-то буднично пояснил, что, несмотря на надежно поддержанные его планы и большие перспективы, вакантных мест для его будущих сотрудников пока не предоставили. И завлаб, профессор Цветков Ю.В. и начальник самого Алексеева, подсказал ему выход. В аспирантуре сейчас есть два места, и на них пока ни одного заявления. Какая разница, кем я буду называться, мэнээсом или аспирантом. Работа всё равно та же самая. Стипендия аспиранта (не так давно из 90р. ставшая 120) конечно немного меньше, чем зарплата у научного сотрудника. Но этот вопрос всегда решался совместительством.
Зарплата меня пока не интересовала, остальное же выглядело не совсем так, как представлялось. Но в целом я готов был рискнуть, положившись на свой, уже накопленный опыт. По месту работы, еще не увольняясь, я оформил отпуск за свой счёт, не скрывая, что собираюсь сдавать вступительные экзамены. Сотрудники постарше отнеслись к новости с сочувственным уважением, молодые - снисходительно. В кулуарах они обсуждали сейчас совсем другое - можно ли разбогатеть и развернуться, и кто этому мешает. Желание уйти на целых три года "делать науку" казалось им теперь достаточно странным.
Аспирантский год начинался не 1 сентября, а 1 января. Экзамены пришлись на декабрь. Прежде всего предстояло сдать спецпредмет, и тут случился первый сюрприз. Уже не Алексеев, а сам Цветков (официально моим руководителем был он) пожелал сделать мне некоторое предупреждение. У меня появился конкурент на то же место, молодой сотрудник отсюда же, из ИМет. Но дуэль устраивать никто не собирается. Мне просто изменят тему в соответствии со второй, так и не занятой аспирантской вакансией. Экзамен надо сдать по специальности: "Технология цветных металлов и сплавов".
Вот так штука! По плазмотехнике и металлическим порошкам я уже успел за месяц прочесть несколько серьезных книг, а тут... Что я могу сказать по металлургии аллюминия или свинца, кроме кусочков из школьной химии. При учёбе в институте по курсу химии в это направление вторгались еще меньше.
-- Ничего, - спокойно сказал Цветков, не дав мне даже переварить новость и как-то на нее отреагировать. - Вот билет и список учебников. Сейчас пойдёте в библиотеку, напишете ответ вот на этом бланке. А потом, к двум часам в (двести какую-то) комнату.
Таким образом, у меня было пять часов. Учебников было четыре, они оказались достаточно тоненькими, вопросы в билете не заумные. Стали понятны сразу. Часа за полтора ответы лежали на столе готовыми, в приличном объёме. Остальное время я читал учебники, готовясь к расправе и позору, кстати, узнал довольно много нового и интересного.
В названной комнате меня встретил не Цветков Юрий Владимирович, а какой-то другой институтский профессор. Маленького роста, очень культурный и интеллигентный. Он действительно был похож на "настоящего" профессора, Цветков же скорее напоминал начальника цеха с какого-нибудь химкомбината. Гораздо легче его было представить проводящим шумное технологическое совещание, нежели сидящим и думающим над научной проблемой.
