Я пошел к Гуле, спецодежда для работников у нас практиковалась, и вопрос был правомерен. Но Гуля считала иначе - положение очень трудное, на счету каждая копейка, и нет возможности приобретать разные ботинки. Можно было напомнить про малопригодные тележки, приткнутые сейчас по разным углам, про нанятую в январе прямо с улицы повариху, сбежавшую с первой же большой выданной суммой, про напечатанные на заказ календарики с портретами, только зачем? А тем более вспоминать про предстоящие чудовищные траты на презентацию! Конечно, это не сравнить с былыми "Протековскими" забавами, когда приглашались со своим спектаклем Любовь Полищук и Константин Райкин, но всё же одной-двумя директорскими зарплатам тут никак не обойдёшься. Короче, я лишь удивлённо округлил глаза и пожал плечами.
В другой обстановке шофера получили бы свои ботинки. У меня на руках была довольно крупная сумма из неучтенных денег. Мы ведь практиковали продажу лекарств за наличные деньги своим работникам и через них, всяким их знакомым. Цены были естественно не аптечные, а с реальной скидкой, то есть те, по которым шёл отпуск в сами аптеки. Желающих купить всегда было достаточно, и из месяца в месяц не убавлялось. Делалось всё, разумеется, без кассовых аппаратов, то есть негласно, а проданное просто списывалось, как уничтоженный брак. Отчитывался я по этим продажам, с передачей денег, напрямую перед Макареевой.
Но продавал я не только сортовой товар, в ход могла идти и некондиция, и пересортица, и заводское перевложение (то есть избыточное количество блистеров в заводских коробках, что тоже было не редкостью). А так как некондицию (внешне попорченные упаковки) иногда можно было скинуть за счёт поставщика, то есть сразу исправить в приёмных документах на меньшее количество, то неучтенного, но забракованного товара у меня было достаточно. И довольно многое из него удавалось продать через Андрея Кондрашина, например - сразу двести тюбиков троксевазина, а как и кому, я не спрашивал. Ясно было, что здесь задействованы многолетние аптечные связи.
Эти неучтённые суммы я придерживал на крайний случай, например - возможную недостачу, но иногда выдавал из неё людям на разные мелочи, какие-нибудь пакеты и прочее подобное. Не бегать же за каждым рублём к директору или хозяину! Так что на сапоги шоферам я вполне мог бы и выдать, и выдал бы, если б верил, что проработаю здесь еще долго.
Но теперь, в общем-то зная нового директора Гулю, я не исключал, что они могут понадобиться и мне самому. Чтобы всё, когда дойдёт черёд, сошлось копеечка в копеечку!
Гл.20 Родные пенаты
Что послужило для меня окончательным толчком закончить наши аптечные игры, я сейчас не помню. Вероятно, какая-нибудь последняя мелочь. Но время этого события могу назвать довольно точно. Еще 23 февраля, во время общего празднования, я чувствовал себя в своей тарелке, было шумно и весело. А уже в празднике 8 марта я участвовать не хотел, и даже пробовал сбежать, не привлекая ничьего внимания. Иными словами, внутренне я уже настроился на уход.
Засекла мой манёвр и тормознула меня Фёдорова Татьяна. Казалось, что она даже возмущена таким, на мой взгляд вполне безобидным поступком. Пришлось что-то промямлить, досадуя в душе на неудачу - надо же, меньше всего мне хотелось нарваться именно на неё. Надо сказать, что за те двенадцать дней, что прошли с празднования 23 февраля, я старался ее избегать, реже сталкиваться во время работы, будто чувствовал, что в решающий момент моему тихому исчезновению помешает именно она.
А причиной стала одна, мимоходом услышанная фраза. Было это всё тогда же, во время праздника.
День Защитника Отечества мы отмечали шумно, во главе стола опять лидировала Елена Родионова. Назначение Гули ведь не означало немедленную отставку Елены, у нее пока только изъяли печать и право подписи. А вопрос "кто и как" нужно еще было утрясти - кроме Сергея Макареева существовал еще и господин Сорокин, а с ним вопросы имущества, лицензии, короче - весь клубок. Принципиально эти господа договорились почти сразу, без конфликтов, но принципиально не означало "окончательно".
Потому-то Елена по-прежнему оставалась сотрудницей "Милосердия", хоть и без определенной должности, продолжала занимать ту же комнату, которая только перестала быть директорским кабинетом. Более того, теперь, в отличие от прежнего, она появлялась и уходила строго по часам, проводя безвылазно в комнате целый день. Никакой работы, даже формальной, она разумеется уже не выполняла.
Не замечал, чтобы кто-нибудь, тот же Логинов Фёдор, к примеру, заглядывал в комнату к Родионовой. Дверь туда всегда была прикрыта. Но сам я временами, хотя бы раз в течение дня к ней заходил, это ведь теперь не сошло бы ни за подхалимаж, ни за карьерные изыски. Минут по десять, по пятнадцать мы болтали на совершенно посторонние темы, для Елены Викторовны это было явное развлечение посреди скучного дня, для меня - некая видимость моральной поддержки. Не знаю, требовалась ли Родионовой подобная поддержка, просто мне было противно видеть этакое всеобщее единодушное отстранение.
Но праздник есть праздник, и появление бывшей директрисы за праздничным столом произошло совершенно спонтанно, тем более, что Гуля в праздновании не участвовала. К числу ее положительных черт несомненно следовало бы отнести почти полное неприятие служебных гулянок и междусобойчиков. А Елена, видимо и после долгого скучного затворничества, была в тот день искренне весела, шумна и довольна жизнью. Среди общих застольных шуток, кто-то проехался и на мой счёт, подсмеиваясь над затянувшимся холостяцким состоянием. Я, как обычно, отвечал, что дело это серьёзное, надо еще найти хорошую женщину.
-- А что искать? - воскликнула, по-моему, Галина Макареева. - Погляди сколько перед тобой.
И в самом деле, все тамошние женщины сидели по одну сторону стола, в один ряд, и получалось, как раз напротив меня. Причём, действительно, почти все они на тот момент были незамужними.
-- И правда, - сказал я, пытаясь отшутиться. - Вот сколько, только выбирай.
-- И выбирать нечего, - заявила Елена, сидевшая с краю. - Я теперь свободна, так что будем считать, дело решенное!
Кто-то перебил, тема разговора сменилась, и шутка таким образом завершилась. Пошли другие разговоры, потом все начали вылезать из-за стола, кто курить, кто просто размяться, немножко подвигаться. Я уже выходил за дверь комнаты, когда, не оборачиваясь, услышал прямо позади себя:
--Ты, Лена, губы-то не очень раскатывай. Здесь и другие есть.
По голосу я узнал Татьяну. Но меня больше удивил тон - сказано было вполне серьезно. Поэтому я сразу постарался не подавая вида уйти куда-нибудь подальше, вниз по лестнице, на другую площадку, где о чём-то болтали мужчины.
И вот теперь 8 марта. Конечно, среди разных кулуарных разговорчиков не мог не произойти и разговор с Татьяной.
--Ты что, уходить собрался.
-- Догадалась? Да, верно собрался.
-- Не уходи, как тут тогда без тебя будет.
-- Всё хорошо будет. Передам все дела Вовчику, он еще лучше меня справится.
-- Да мне-то что твой Вовчик! - сказала она с какой-то большой обидой.
Ого, подумалось мне, дело-то действительно всерьёз. Даже не знаешь, что и отвечать. И пока я не знал, что отвечать, Татьяна вздохнула и пошла прочь. Но шага через три обернулась:
-- Не надо, не увольняйся.
Всю обратную дорогу до Ногинска и следующее утро спозаранку я думал. Часов в двенадцать, как обычно, выехал в Москву. В "Милосердии" всё было, как всегда, склад уже понемногу шевелился, пришли первые заказы. Дождавшись удобной паузы, я отозвал Татьяну в сторону.
-- Хорошо. Значит так и решим. А жить ты где хочешь: в Ногинске или во Фрязино.
Фёдорова Татьяна была фрязинская, каталась, как и я на электричке, только с другого, Ярославского вокзала. Слова мои она восприняла слегка удивлённо, но никакого нарочитого удивления или непонимания изображать не стала.
