Помимо того, стабильность работы огромного идеологического механизма по заказу, производству и распространению советских культурных символов; механизма, который формировал всё новые поколения советских людей, — имела несколько серьезных причин.
Первая из них заключалась в том, что этот механизм работал в пользу небольшой группы людей — членов Политбюро, которые чётко представляли, что они хотят (а хотели они прежде всего сохранения своей власти), и умели этим механизмом пользоваться.
Второй причиной являлось разделение ответственности за формирование и продвижение советской идеологической доктрины и связанных с ней культурных символов между партийным аппаратом и множеством других учреждений и организаций, а также экспертным сообществом, представителями медиа и другими элитарными и высокообразованными профессиональными группами.
Третьей причиной являлась многофункциональность центрального ядра данной системы — группы идеологических отделов аппарата ЦК КПСС. В частности, важными функциями этих отделов была компенсаторная и посредническая. С одной стороны, они служили посредником между «творцами» (представителями «творческих союзов», издателями, журналистами, учеными, преподавателями) и «сторожевыми псами» (КГБ, Главлитом), переводя пожелания первых в форму, понятную принимающему окончательное решение высшему партийному руководству, и смягчая рвение вторых. С другой стороны, они были посредниками между различными группировками внутри элитарных групп интеллигенции.
При этом разброс мнений сотрудников ЦК КПСС о том, что соответствует советской идеологической модели, а что нет, усиливали, а не ослабляли систему. Каждый из «творцов» (включая «идеологических жрецов»), если он действительно был «советским человеком» (то есть стремился вписать своё творчество в рамки устанавливаемые отделом пропаганды), мог найти в аппарате ЦК КПСС своего защитника, человека, к которому он мог обратиться за посредничеством в конфликтах с идейными (или профессиональными) конкурентами или карательными органами.
Четвертой причиной было то, что советский идеологический механизм в 1960‑первой половине 1980‑х годов работал в культурно комфортной ему среде. Не только в ЦК КПСС, но и во всех идеологических, научных, культурных и образовательных учреждениях, во всяком случае на командных позициях, работали «советские люди». Люди, выросшие в СССР, проникнутые советской идеологией, люди схожего социального происхождения, окончившие те же вузы, что и работники аппарата ЦК КПСС, учившиеся примерно в то же, послевоенное, время, говорящие с ними на одном языке и разделяющие одну систему если не ценностей, то культурных образов.
Управлять такой средой можно было уже без террора и чисток, оперируя лишь угрозой увольнения, зачисления в список «невыездных» или запретa на публикацию. Другой вопрос, что подобная культурная гомогенность оказалась возможна только у поколений, выросших в условиях террора и чисток. Будучи детьми и подростками, они получали общественно‑важную, мировоззренческую информацию только из школьных учебников и радиопередач. Никто, даже родители, не предлагали им иной точки зрения и у массовой пропаганды не было никакой позитивной (т. е. не криминальной) альтернативы. У всех последующих поколений было существенно больше информации и потому слишком много вопросов, на которые советская культурная модель не могла дать убедительных ответов.
Что, конечно, не было единственной причиной её краха, но имело существенное значение в период «перестройки». Её делали в качестве членов Политбюро сразу три бывших руководителя отдела пропаганды 1960‑х–1970‑х годов — Лигачёв, Медведев и Яковлев[49]. По прошествии двух десятков лет «застоя» они естественным образом переросли «стабильность», осознали необходимость новых реформ и обновления кадрового состава бюрократии всех уровней. Другой вопрос, что у каждого из них (и других руководителей страны) представление о масштабах необходимых реформ и возможной их направленности существенно различалось и более того менялось по мере их реализации. В этом отношении сработали те различия в трактовке официального советского марксизма, анализу которой в данном тексте посвящено столько места.
Но одним из самых серьезных их заблуждений являлась твердая уверенность в том, что «пряник» советской пропаганды может (ре)формировать общество сам по себе, без «кнута» КГБ[50]. О том, что это не так, они узнали, к счастью, слишком поздно[51]. И узнав, к их чести, не стали поворачивать обратно.
