Явление «застоя» невозможно понимать без осознания того, чем являлся предшествующий ему период советской истории.

Запрос на стабильность в сфере идеологии балансировал между желанием одних групп чиновников укрепить её путём отката назад к признанию «величия Сталина» и возобновлению практики политических репрессий — и намерением других групп чиновников закрепить достигнутые свободы и без особых рывков в дальнейшем искать всё же путь к «подлинному ленинизму». Под ним понималось осторожное движение от диктатуры к модели всё более плюралистического общества, утопическому «новому НЭПу» без нэпманов, троцкистов и сталинистов. Однако большинство аппаратчиков хотело просто стабильности — спокойной работы, вежливого обращения со стороны начальства, гарантированного, говоря современным языком, «социального пакета», отсутствия тревожащих новостей в СМИ, предсказуемой внешней политики.

Управлять такой средой можно было уже без террора и чисток, оперируя лишь угрозой увольнения, зачисления в список «невыездных» или запрета на публикацию. Другой вопрос, что подобная культурная гомогенность оказалась возможна только у поколений, выросших в условиях террора и чисток.

По прошествии двух десятков лет «застоя» сразу три бывших руководителя отдела пропаганды 1960‑х–1970‑х годов, а впоследствии члены Политбюро — Лигачёв, Медведев и Яковлев — естественным образом переросли «стабильность», осознали необходимость новых реформ и обновления кадрового состава бюрократии всех уровней. Но одним из самых серьезных их заблуждений являлась твердая уверенность в том, что «пряник» советской пропаганды может (ре)формировать общество сам по себе, без «кнута» КГБ. О том, что это не так, они узнали, к счастью, слишком поздно. И узнав, к их чести, не стали поворачивать обратно.