– Замечательно, а если не секрет, что в медальоне твоем было?

– Ничего... Я его на будущее покупала... Чтобы носить в нем фотографии мужа и дочери Леночки...

– Спасли они тебя... Давай, теперь меня лечи.

Ольга осмотрела мои пробоины, покачала головой и пошла за Инессой на кухню. Дева Мария Дубль Два явилась с всякими склянками и скляночками из темного стекла и хирургическим пинцетом (наверняка в мирное время использовавшимся как орудие извлечения перьев из куриных оконечностей). Следующие десять минут она ковыряла им в моих ранах на плече и бедре.

Вытащив пули, Инесса смазала меня мазями из склянок, дала что-то гадкое из них же выпить, а потом сказала:

– Ничего у тебя не задето. Мазь Шурина самодельная к вечеру все заживит... Будешь как новенький... А вот Ваня Елкин...

И, закрыв лицо руками, всхлипывая, побрела на кухню.

Лишь только мы с Ольгой собрались идти искать Бориса с Колей, вошел Шура. Обычный Шура с ласковыми глазами, Шура, чем-то напоминающий мешок с трухлявой соломой. Ничего не сказав, оклемавшийся монстр взялся за ноги приснопамятного Хачика и утащил его из комнаты. Минут через двадцать вернулся и виновато сказал:

– Нет вашего Коли нигде... Идите, ищите. Вы ведь знаете, где его оставили... Может быть, вам повезет.

– А Борис где?

– Борис... Он с Иркой куда-то ушел...

– Как??? А Инка.?..

– Инка ему отставку дала... Задержка у нее второй день, забеременела видно...

– Замечательно... А Худосоков где? Оладушки печет?

– Нет, он теперь хороший...

– Ты имеешь в виду – хороший Худосоков – мертвый Худосоков?

– Как хочешь! – скривил губы Шура.

– А подручные Хачика?

– Они тоже теперь хорошие. Идите, ищите Колю.

– А что с Кешей?

– Этому, кажись, полегчало от поэзии. Хачик его током лечил. Стихи ему, значит, не понравились...

– Как полегчало?

– Говорить он начал... Но как-то очень по-человечески... Обычно очень... Носки он свои сейчас в сауне стирает...

– Носки? – удивилась Ольга.

– А что тут такого? Иногда они стихов важнее... Идите, давайте. Чувствую – недоброе что-то с вашим товарищем. Сердце ломит от знания... Видно, ему помощь моя требуется...

– Не надо твоей помощи! – одновременно вскричали мы с Ольгой. – Мы сами!

Колю мы искали часа полтора. И нашли на чердаке Конторы. Он был в бреду, никого не узнавал. Температура у него была не меньше сорока двух градусов.

– Что с ним? – спросила меня Ольга, когда я закончил свое обследование.

Я посмотрел девушке в глаза, соображая, стоит ли сообщать ей свой диагноз, диагноз, в котором я уже не сомневался.

– Ты что такой сосредоточенный? Он, что умрет?

– У него энцефалит. Клещевой весенне-летний энцефалит в довольно яркой форме, – весь почернев, пробормотал я. – Лучше бы он умер... И для себя, и для нас.

Мы отнесли Николая в одну из пустующих комнат конторы и Шура принялся его лечить какими-то настойками. Я предложил установить дежурство у его постели, но Инесса сказав, что в этом нет необходимости, увела нас с Борисом и Ольгой в кают-компанию пить чай с только что испеченным тортом "Наполеон".

Торт, естественно, оказался необычайно вкусным. Глядя, как мы поглощаем один его кусок за другим, Инесса вздохнула:

– Ванечка его тоже любил...

И снова заплакала.

Когда она успокоилась, я спросил ее о метаморфозе с Шурой.

– А! Это часто с ним бывает! – ответила она, махнув рукой. – Болезнь у него такая – два разных человека в нем сидят. Один – добрый, участливый, пентюх почти. А другой – зверь психический... Мы от него в сарае прячемся, который вы клоповником называете. Когда он такой, пуля его не берет и он задирается, ко всем пристает...

– И часто он таким становится? – спросила Ольга, опасливо оглянувшись на дверь.

– Часто, – тяжело вздохнула Инесса. – В месяц два-три раза. Но как вы приехали – первый раз. Если не считать того раза, когда Шалый приезжал. Но тогда он всего лишь на осьмушку озверел...

– И подолгу вы в клоповнике сидите? – опять спросила Ольга.

– Да нет, он довольно быстро в себя приходит...

– А таблетки успокоительные давать не пробовали? – справился Бельмондо, доев, наконец, свой кусок торта.

– Не... Мы по-другому его успокаиваем... С пользой для общества, – ответила Инесса и, отведя глаза в сторону, чуточку покраснела.

– Как это с пользой для общества? В беличье колесо упаковываете? – спросил я с подозрением. С подозрением – потому, что начал догадываться, что ответит Инесса...

– Нет... Когда мы заметили, что он после хорошей драки сразу и надолго успокаивается...

– То ты, великая гуманистка, стала писать записки типа "На Шилинке зеленые столбом стоят" и подпись – "Леший" и с интервалом в неделю рассылать их крутым приморским ребятам... Да? – изложил я догадку, насилу сдерживая себя в руках.

– Да... – виновато посмотрев на Бориса, ответила Инесса. – Но зато, знаешь, скольких бандитов мы здесь успокоили... Картошка, думаешь, отчего с кулак?

– Так вы... – ужаснулся я.

– Да нет, не удобряем, это я так пошутила.

– А почему Хачик нагрянул всего лишь через три дня после визита Шалого? – сменил меня доселе молчавший Бельмондо.

– Дык Шалый приехал на два дня позже, а Хачик – на два дня раньше...

– Но ведь вы сами могли случайно пострадать, вплоть до летального исхода, от визитов этих "докторов"?

– Нет... Мы обычно успевали прятаться... Это мы с вашим кан-каном на столе бдительность потеряли...

– Писатели долбанные! Один записки писал, чтобы нас развлечь, другая – чтобы Шуру... – сказал я, совсем уже успокоившись. И, с сожалением оглядев пустое блюдо из-под торта, продолжил:

– Так, значит, следующий визит ожидается примерно через девять дней?

– Примерно... – ласково ответила Инесса, простодушно радуясь воцаряющемуся за столом спокойствию.

– А кого ждем-с? Дракулу или Джека-потрошителя? Или Чубайса с Березовским?

– Нет. – Из Спасска-Дальнего ребятишки озорные приедут... Торт-то еще будете? Там у меня еще "Кутузовский" есть... Я его завсегда вместе с "Наполеоном" пеку... Как же "Кутузовский" без "Наполеона"?

Коля лежал пластом два дня. Два дня он не приходил в сознание. Все это время Шура находился рядом с ним. Утром третьего дня Николай очнулся и попросил есть. Весть о выздоровлении моего друга немедленно разнеслась по всей конторе и скоро все ее население собралось вокруг постели жертвы энцефалита. Когда Коле надоели наши изучающие взгляды, он отставил на тумбочку тарелку с недоеденными пельменями и сказал:

– Что вы пялитесь? Дважды два – четыре, мы живем в правовом государстве и я не идиот, не надейтесь.

– А как исключаются ураганные пробы[15] при подсчете запасов? – спросил я, еще не веря, что энцефалит не затронул Колиных мозгов.

– Ураганные содержания заменяются средним содержанием по блоку или...

– Правильно! – удивился я.

– Ты ему лучше анекдот расскажи! – ехидно улыбаясь, предложил Борис. – Если будет смеяться над твоими дурацкими анекдотами, значит плохи его дела...

– Тоже верно! Ты ведь всегда смеешься! Так, значит, – с ходу начал я рассказывать, – бежит муравей, опаленный такой. А навстречу ему другой и спрашивает: "Что ты такой опаленный?" А муравей отвечает: "Вчера вечером хотел светлячка трахнуть, но, вот беда, на окурок напоролся...."

– Гы-гы-гы! – засмеялся Коля. – Я этот анекдот двадцать лет как забыл.

– Достаточно! – подвел Борис черту под освидетельствование. – Поздравляю вас, дорогой Николай Сергеевич, с возвращением в ряды умственно полноценных! Сегодня по этому случаю объявляется банкет!