– Пока просто поверь на слово, – сказал Ян. – Надо. Я тоже не верил сначала.

– Люди должны знать правду, – сказал я твердо.

– Не всегда и не сразу, – сказал Ян.

– Всегда и сразу, – сказал я.

Ян вдруг замер и торопливо прижал мизинец к уху. Лицо его помрачнело. Он медленно поднял взгляд на меня.

– Что ты сказал старейшине Цы?

– Все сказал. Я ему звонил из шлюза по селектору…

– Из шлюза по селектору… – повторил Ян уныло. – Из шлюза по селектору. Мне такое в голову не могло прийти.

– А вы разве не следите за кораблем? Не прослушиваете селектор? Вашими муравьями и телепортациями?

– Да, – сухо ответил Ян. – Но совсем не так оперативно, как тебе кажется.

– Что-то случилось? – улыбнулся я, чувствуя торжество. – Старейшина Цы рассказал экипажу правду?

– Нет, – сказал Ян тихо. – Старейшина Цы повесился. На шелковой шлейке.

Декабрь, 2003, Москва

– Баранов – козел! – повторил я громко, на весь лес. Мне вдруг показалось дико забавным, что именно Баранов – именно козел. Вот если был бы Козлов – был бы тогда баран. Конечно, Баранов меня уже не слышал. Баранов и остальные доедали шашлык на Колькиной даче. Вместе с этой шлюхой Аллой. Стоит, значит, привести в компанию свою девушку, как она тут же оказывается шлюхой – на радость Баранову.

Я остановился и огляделся. Полутемный лес продолжал пьяно покруживаться, наполняясь густыми шорохами. Впереди тикала ночной саранчой небольшая полянка. Вокруг ушей тоскливо выли комары. Тропинка под ногами совершенно исчезла. Причем уже давно. Мерзейшее свойство лесных тропинок – начинается как огромная взлетная полоса из глины, затем все уже, уже, затем раздваивается, снова все уже, потом зарастает травой и корнями, а потом исчезает вовсе. Куда, спрашивается, делись все те люди, которые вошли в лес широкой колонной, протоптав грандиозное начало тропинки?

– Дурак, – констатировал я громко. – Надо было идти по бетонке. Ишь, срезать захотелось через рощу… Срезал. Да только что срезал?

Впереди далеко-далеко послышалось мерное гудение тормозящей электрички. Ага, все правильно, станция там! Я сделал два бодрых шага и оказался на краю полянки. Но – замер. Это и была та самая последняя электричка на одиннадцать тридцать две, как и обещала соседка по поселку. Электричка, ради которой я перся вот уже полчаса напрямик через рощу. Последняя надежда вернуться в город из этого пьяного бардака тормозила в десяти минутах ходьбы. Быть может, в трех минутах спринтерского бега. Но даже для профессионального бегуна – никак не меньше трех минут. А электрички, как известно, ждать не любят…

Нет ничего более обидного, чем тормозящая вдалеке последняя электричка. Уходящая последняя электричка – уже приятней. Лучше всего – пустая платформа с какой-нибудь тетушкой, сообщающей, что последняя электричка уже десять минут как ушла. Нет электрички – нет проблемы. Самый верх мечтаний – засиженное мухами объявление на окошке кассы об отмене последней электрички в этом сезоне. Но тормозящая электричка – это, безусловно, самый большой плевок в душу.

– Какой плевок в душу! – патетически крикнул я на весь лес, но патетики не вышло, а получилось жалобное карканье.

Я глубоко вдохнул прохладный воздух, и пьяный туман в голове чуть рассеялся. Появилось немного здравого смысла, и этот здравый смысл говорил, что ушедшая электричка – самая последняя и самая незначительная мелочь из всего того, что случилось сегодня. И хорошо еще, говорил мне здравый смысл, если эта мелочь окажется последней. Потому что если случается у человека неудачный день, то неприятности идут одна за другой. И лучше всего, говорил мне здравый смысл, сейчас вернуться на дачу, извиниться перед всеми, спросить у хозяина, где можно лечь спать и чем накрыться. И тихо-тихо лечь спать, чтобы этот день наконец закончился. И если еще будут какие-нибудь неприятности в этот день, говорил мне здравый смысл, то пусть это будет какая-нибудь мелочь, что-нибудь вроде щеки, покусанной комарами…

Словно услышав это, один из комаров вплотную заинтересовался мной и сел на щеку. Я с размаху треснул ладонью по щеке, но комар улетел, а увесистая оплеуха осталась. Это вконец меня разозлило. «А вот вам всем!» – я сжал кукиш и потряс им в воздухе, обращаясь то ли к комарам, то ли к внутреннему голосу.

Электричка, притихшая было, снова ожила, заворочалась, зарычала, постепенно переходя на вой, повыла-повыла и стихла вдали. Нет, возвращаться на дачу после такого демонстративного ухода я не стану. Хорошо еще, если стекла веранды остались целы, когда я хлопнул дверью и зашагал в темноту… Калитка-то хоть цела? А впрочем, так им и надо. Всем. Голова снова кружилась, и было муторно. Я упрямо зашагал вперед.

– Какое же это все-таки скотство, – сказал я снова вслух, – прийти в незнакомую компанию со знакомым парнем, а уже к вечеру…

Закончить мысль мне не дали. Посередине полянки ослепительно вспыхнуло, опалило лицо, плеснуло электросваркой по глазам, и я потерял сознание.

Первое, что я почувствовал, – это что лежу на чем-то мягком. В неподвижном воздухе разливался странный цветочный запах, чуть кисловатый и с примесью озона. Тело не болело и было вроде в порядке. Зато покалывало в глазах. Я открыл глаза, но ничего не изменилось – кругом была все та же полнейшая темнота. Я совершенно не представлял, сколько времени провел без сознания, но почему-то казалось, что не так уж много. А уж где я находился теперь – тем более не имел ни малейшего представления. Меньше всего мне нравилась тишина… Кругом стояла полная, оглушительная тишина. И от нее кружилась голова еще сильнее, чем в лесу, – пространство, потеряв все зрительные и звуковые ориентиры, вращалось с бешеной скоростью.

Я пошарил руками и наткнулся на мягкую ворсистую стенку, уходящую вертикально вверх. «Умер! – пронеслось в голове. – И уже на том свете». Конечно, было ясно, что не умер. Самая здравая мысль, которая пришла мне в голову: друзья подобрали в лесу и принесли обратно на свою дачу. Но, поразмыслив, эту версию я отбросил: с какой стати они пойдут прочесывать лес до станции после такой скандальной сцены? Тогда второй вариант: это больница. Поселковая такая больница, ночь, тишина… Слава богу, давно не лежал в больницах. Но все-таки я хорошо помнил, что там пахнет никак не цветами. Горелой кашей там пахнет, хлоркой и лекарствами. И вот тут мне стало страшно. Я еще раз пощупал ворсистую стенку справа, потянулся влево – и наткнулся на такую же стенку. Стенки уходили вверх, насколько хватало руки. По всему выходило, что я лежу в гробу, обитом изнутри бархатом. А еще вспомнился комикс, где мышка бродит по желудку удава, – я нашел его в интернете как раз вчера… Холодный страх забрался под куртку и разбежался толпами мурашек по всему телу. Я слышал, как громко стучит сердце в груди, в животе и даже в ладонях. Но тут сверху раздался голос.

Голос был почти знакомый – такими голосами вещают дикторы в метро и теленовостях. Но интонации у голоса были совершенно неожиданные, а фразы хоть и становились понятны, но звучали дико. Иногда голос делал паузы, словно прикидывая, как лучше сформулировать. Но больше всего меня удивило то, что произносил голос. А произносил он следующий текст:

«Уважаемый житель господин! Вы находитесь в салоне бортового корабля инопланетной цивилизации, вынужденной совершить вынужденную посадку на лесистый участок вашей планеты. При посадке вы случились наблюдателем аварии техники, вследствие этого имеете временный ожог своих электромагнитных воспринимающих органов. Сознавая всю нашу вину, наша цивилизация обитает на своей планете, не имея подобных электромагнитных органов и методов восстановления их. С согласия жителя господина мы предлагаем оживление, вживление, вращение, вращивание, сопряжение, симбиоз и подключение воспринимающего органа нашего обычного типа к вашему организму на все время, необходимое для самостоятельного восстановления органа вашего типа, если оно умеет само регенерироваться. Для согласия произнесите „да“. Для вопроса задайте его голосом медленно…»