В Красноярске у отца было много родственников: две родные сестры и двоюродные сестры и братья. По выходным родители часто бывали у них в гостях. Почти все много пили, кроме тети Лизы в Коркино. Когда приезжали в Коркино, и дома была младшая дочь тети Лизы четырнадцатилетняя Рита, Ксеня мучила ее стихами, которых она знала огромное множество наизусть, особенно ей нравились сказки Пушкина. Она гордилась, что двоюродная сестренка восхищалась ее памятью. Но долго Ритка не выдерживала: – Ой, у меня уже все в голове перепуталось. Пойдем лучше на Енисей купаться! Но она редко оставалась с Риткой, родители, зная ее хулиганские выходки, держали ее под присмотром и возили с собой по родственникам. Ксене застолья взрослых не нравились, ей было скучно. Если везло, и ей удавалось найти книжку, она пряталась в укромное место и читала. Но книг почти ни у кого не было, все родственники были простыми деревенскими людьми, почти неграмотными, смыслом их жизни была работа, праздности они не знали. Тогда она начинала ныть: – Ну, поехали домой… Чем действовала родителям на нервы. Они бы не брали ее с собой, но дома оставлять одну опасались.

Как-то они гостили на острове у друга отца. Взрослые сидели за столом, выпивали и ели. Ксюша маялась от скуки. Она вышла во двор, на цепи сидела большая собака и смотрела на девочку. Она, долго не раздумывая, подошла к собаке и стала гладить ее по голове. В это время на крыльце появился хозяин дома. Увидев сцену, он окаменел от страха, попятился в дом, появился снова уже с отцом. Отец громким шепотом стал звать Ксеню: – Доча, доча, иди ко мне, только не делай резких движений, тихонько отойди от собаки… Ксеня опустила руку и стала пятиться к крыльцу. Хозяин налетел на нее, как коршун, схватил в охапку и прыгнул на крыльцо. Собака зашлась громким лаем и стала рваться с цепи. – Ну, слава Богу! Успел! Они вошли в дом. Как выяснилось, пес был волкодавом, охотился с хозяином на волков, был злой и неуправляемый, никого никогда не подпускал к себе, кроме хозяина. – Отчаянная у тебя дочка! Тарзан мог напасть на нее. Чудо, что он не сделал этого. Наверное, растерялся, – мужчина захохотал, и все заулыбались, радуясь, что не случилось страшное. Ксеня тоже непонимающе улыбалась: она любила собак и не ожидала от них ничего плохого.

Вокруг Красноярска была настоящая сибирская тайга. Обычно они выезжали туда семьями на машинах. Уму непостижимо, сколько там было ягод и грибов. Малина, смородина, брусника, костяника, земляника… У матери хватало терпения собирать ягоды, чтобы варить варенье на зиму. Взрослые шумели, перекликались, Ксене это не нравилось. Она любила тишину, уединение, пенье птиц, таинственные шорохи, писки каких-то мелких зверушек. Леса она не боялась и старалась побыстрее оторваться от компании. По соснам и елям прыгало множество пушистых белок. Ксеня обожала собирать грибы. Их было такое множество, что ей казалось: грибы сами лезут на глаза. Она срезала ножичком, как научил отец, гриб, а другой уже поглядывал на нее. Крупные белые грибы, цари грибного царства, боровики, подосиновики, подберезовики, маслята, лисички, рыжики. Почти все грибы стояли, гордо выпрямившись, лишь маслята зарывались под мох и нужно было еще поискать их маслянистые коричневые шляпки. Грибы потом жарили, солили, особенно Ксюша любила соленые маслята в сметане.

Как-то они набрели на кедр: высоченный, прямой и могучий, тоже царь среди сосновых деревьев. Взрослым удалось сбить несколько шишек. До чего вкусны оказались молочные ядрышки! Попадались и невысокие деревья с орехом фундуком, они висели пучками по три штуки на ветках. Щедра на дары сибирская тайга! Много чудес было в ее чащобах! Один раз Ксеня даже зайчишку увидела. Косой пролетел мимо нее, прижав от страха уши. А весной все пригорки перед лесом были усыпаны оранжевыми жарками, розовыми саранками и нежносиреневыми кукушкиными слезками. А ландыши? А незабудки? А колокольчики?

Вдруг ближе к осени родители снова засобирались, складывая вещи в два чемодана и большой фанерный ящик. В этот раз Ксеня обрадовано засуетилась и тоже засобиралась, сама не зная, куда, аккуратно и заботливо укладывая свою любимую куклу и ее одежки в картонную коробку. Она даже не заплакала, когда отец выбросил на помойку старого плюшевого мишку с оторванным ухом и без левого глаза-пуговки, так ей хотелось никогда больше не видеть этот двор, эту злую бабку и «чужие анютины глазки». Хотя ей так нравилось, засыпая, поглаживать мягкий плюшевый бок…

1955-63 годы. На Крайний Север родители Ксени приехали, когда ей было восемь лет. Они, не скрывая, говорили родственникам и знакомым, что отправились сюда за длинным рублем. Между собой мечтали, когда окончится срок вербовки, зажить, как люди, и чтобы в доме было все. И вот на долгие годы – город вечной мерзлоты и таких морозов, что кипяток, выплеснутый из ведра, едва не на лету превращался в лед. На долгие годы – снег и электрический свет. Свет – дома, с раннего утра и до позднего вечера, пока не укладывались спать, и на улице – желтые пятна фонарей на высоких деревянных столбах. И снег – сияющий так, что глазам больно.

Но снег сиял недолго. Вскоре он становился серым, а потом вообще черным. Металлургический и медный заводы отравляли воздух выхлопами производств. Загазованность в Норильске была выше нормы во много раз. Не зря жителям платили «северные». Было, конечно, и лето, и солнце, – правда, без привычных глазу лучей. Оно походило на апельсин, и летом висело в небе бесконечно, не светя и не грея. Холодному северу нужно холодное солнце. Апельсины она тогда ела часто, их продавали зимой, когда солнца не было, и от них пахло каким-то другим миром, к которому Ксеню неизвестно почему тянуло. А зимой – снег и свет.

Выходя ранним утром из дому в школу, она невольно зажмуривалась. Белый-белый и пушистый снег золотился под фонарями и голубел в тени. Жалко было на него ступать, хотелось присесть и погладить рукой. Ксеня так и сделала однажды: присела и сняла рукавичку. Руку как ожгло. Морозто стоял нешуточный, за сорок градусов. Она торопливо натянула рукавичку и заспешила в школу.

Вообще снег на Севере был особенный: не мягкий и пушистый, а жесткий и колючий, он гулко и весело хрустел под ногами, обутыми в валенки. Частенько Ксеня шла в школу, когда по радио объявлялась «актировка» – из-за сильного мороза или пурги отменялись занятия. Но кого-кого, а ее так и тянуло в школу именно в эти, «актированные», дни. Она даже умудрялась сама просыпаться, тогда, как обычно мать не могла ее добудиться. Почему ей хотелось пойти именно тогда, когда этого можно было не делать, – она и сама не знала. Скорее всего – просто наперекор матери или в угоду собственной строптивости.

– Ну, что ты вскочила? «Актировку» же объявили, нельзя нарушать запреты руководства города. Они лучше знают, что можно и что нельзя, – недовольно ворчала мать.