В это время и война началась:

1940-51 годы. Устроилась Павлина завскладом на аэродром, где проходила воздушная трасса: Красноярск-Уэльколь, заведовала вещевым отделом, жила сытно – на паек: американская тушенка, сгущенка, галеты и шоколад. Аэродром был перевалочным пунктом для американских самолетов – через Аляску на линию фронта. Тут они заправлялись бензином, пилоты отдыхали, знакомились со щедростью русской загадочной души.

Павлине уже к тридцати было, когда она встретилась с Анатолием, да так его окрутила – молодого, красивого механика на аэродроме, что он, будучи женатым и детным, двое ребятишек у него оказалось, влюбился без памяти и стал жить с Павлиной без регистрации брака, будучи еще неразведенным с первой женой. До Якутска Анатолий работал в Магадане на «полуторке», возил продукты с базы на склад лагеря. У него было два друга, тоже водители. Они скинулись по крупной сумме и купили танк. Тогда уже шла война. За свой поступок они получили благодарность от самого Берии. Непростой человек был муж Павлины. Детей не бросил, до совершеннолетия платил матери алименты.

Ксеня, внебрачная дочь, родилась в конце первого послевоенного года, лютые морозы стояли под пятьдесят градусов. Через много лет она написала: «Заморозило морозами сердце детское мое..» Отец хотел назвать ее Светланой в честь дочери Сталина, но баба Надежда воспротивилась: – Сталин – не отец народов, а душегуб. Лучше Ксенией назовите, у меня подружка была в детстве. Родители послушались, а то еще водиться не будет с внучкой из вредности. А им учиться надо и работать. Отец в дочке души не чаял. Из тех, младенческих лет в Якутске, а помнила себя девочка с пяти лет, ее воспоминания были яркими и краткими, как фотовспышки.

Была бабушка Надя, вечно искавшая внучку по всему околотку. Ксюша была пухленькой милашкой со светлыми кудрявыми волосами, карими глазами и яркими лепестками губ, вылитый Вова Ульянов на октябрятском значке, очень приятной и общительной на людях, но дома – капризной и строптивой и вообще при почти ангельской внешности довольно вредной девчонкой. Игрушек у нее было навалом, но дома одна она играть не любила. Брала какую-нибудь игрушку и тащила бабу Надю во двор в песочницу, где собиралась детвора. Выпятив пухлую нижнюю губешку и пузико, она начинала командовать детворой, казня и милуя. Давала поиграть в свою игрушку, если кто-то отдавал ей свою конфету. Чинные игры были не для нее, больше любила проказничать. Могла, осердясь, сыпануть песком в глаза. Ей все сходило с рук.

Перед сном баба Надя качала ее в кроваткекачалке. Как-то мать не вытерпела и сказала сердито:

– Прекрати ты качать эту дылду! Может, еще песни будешь петь?

– А что, и буду! – ответила любящая единственную внучку бабка.

В ту же минуту раздался требовательнокапризный голосок Ксени:

– Баба! Песню пой! И бабка запела:

«По диким степям Забайкалья, где золото роют в горах, бродяга, судьбу проклиная, тащился с сумой на плечах…

или славное море – священный Байкал…»

В 1947 году, в первый год после рождения дочери, оба родителя вступили в партию и стали ярыми и преданными заветам Ильича коммунистами. Баба Надежда не одобрила их поступок и часто бурчала про себя: – Ваши партейцы всю мою родню под корень извели, а вы пошли им прислуживать. Бабушка была верующей, потихоньку, когда родителей рядом не было, крестилась и вполголоса шептала молитвы. Правда, Ксюшу не приучала. Но зато тайком крестила ее, а крестик спрятала подальше: «Родители безбожники, а внучку не допущу…»

Ксеня подросла, ей было лет пять, когда произошел курьезный случай. Одна взрослая девочка выпросила Ксеню у родителей в кино. После долгих колебаний мать отпустила малолетнюю дочь с чужой почти девочкой, уж больно та просила. Окончился фильм, они вышли из кинотеатра. Через некоторое время Ксеня захныкала:

– Уста-а-ала, на ручки хочу…

Девочка взяла ее на руки и обнаружила, что на ногах малышки нет валенок, одни теплые носки. Бегом она вернулась обратно, но валенки не нашлись, и девочка, укутав ноги Ксени полами дохи, всю дорогу тащила ее, тяжеленную, на руках. От матери попало девочке, а не Ксене.

– Но я не знала, что она сняла валенки, – оправдывалась девочка.

– Надо было проверить, ты уже взрослая, с тебя спрос, – не унималась мать.

Ксеня, разомлевшая в тепле, помалкивала.

Похоронили бабушку Надежду. Ксене запомнилось ласковое, любящее лицо бабушки в больничном окне. Потом ее могила, вся в зеленой траве – на ней красиво смотрелись крашеные яйца, когда они втроем пришли на кладбище в родительский день. Конечно, родители были атеистами, но некоторые старые традиции украдкой исполняли. Из тусклого обычно неба вдруг проглянул тонкий солнечный лучик, упал на крашеные луковой шелухой яйца, и они засияли, как золотые.

После смерти бабушки пришлось родителям отдать Ксеню в круглосуточный детсад. Иногда они навещали ее среди недели и привозили что-нибудь вкусное, однажды – виноград. Она ела крупные прозрачные светло-зеленые ягоды и была счастлива. Мороз стоял под пятьдесят, а от винограда пахло летом. Здание детсада было кирпичным, с большими деревянными ставнями на окнах и широкими железными карнизами снизу. Ксене нравилось пускать на железо слюну, которая мгновенно застывала в пузыри – большие и маленькие. У нее здорово получалось. Раз она наклонилась и только хотела выпустить слюну, как кто-то из мальчишек толкнул ее: губы прилипли к железу. Она оторвала их, из глаз брызнули слезы. Не столько, может, от боли, а сами по себе. Она никогда не плакала от физической боли, но часто – от обиды на несправедливость.

К ней подбежала воспитательница, начала жалеть и ругать одновременно. А Ксеня молча смотрела на ярко-красное пятно, замерзшее на железе. И варежка была вся в крови, и во рту была кровь, которую она слизывала с губ. Под тонкой кожицей губ оказалось очень много крови. Пузыри она не перестала делать, только прежде смотрела, чтобы никто не стоял возле.

А вообще от города, где Ксеня родилась, в ее памяти остались снег и мороз почти всю долгую зиму, а летом – пыль, песок, унылая серость деревянных домов и пустота улиц. Много лет спустя она узнала, что Якутск строили ссыльные, «провинившиеся» перед властью люди.

В Якутске родители накопили деньги и купили «Победу» стального цвета.

1952-55 годы. Небольшой провинциальный городок по обе стороны речки Протоки, впадающей в могучую сибирскую реку Енисей, соединялся высоким, но не широким деревянным мостом с проездом для телег и машин посередине и тротуарами по краям. Отца подвинула на переезд тетя Нина, его двоюродная сестра. Они жили втроем: тетя Нина, ее муж и сын – в большом доме с большим садом и огородом. Родня жила богато и была прижимиста. К себе жить, во всяком случае, не пригласили. Правда, по приезду, пока нашли квартиру, несколько дней они у них перекантовались.

Ксеня как-то днем на буфете возле хлебницы поймала мышонка прямо в руки. Посадила его в картонную коробку и поставила на подоконник. Такой маленький, такой хорошенький! Она его полюбила. Поднималась утром, шла к коробке и кормила его молоком с крошками хлеба. Идиллия продолжалась два дня. На третий – малышка обнаружила коробку пустой. Она огорчилась очень сильно. Даже заплакала. Вдруг сквозь слезы увидела на полу комочек серой шерстки и красное пятно. Она поняла своим детским умишком, что мышонка съел большущий кот Барсик, живущий в доме. Она сильно горевала, но домашних животных любить не перестала. Это была первая трагедия в ее детстве.

Ксене было ужасно скучно. Книг в доме не было, картинки не посмотришь, и она развлекала себя, как умела: когда все расходились по делам, она втихаря оборвала куст крупной спелой малины и наелась от пуза. Затем решила обследовать сад: яблок уже не было, лишь на одной ветке красовалось большое красное яблоко. Ксюша поняла, что оно висит неспроста, сорвать его и съесть не решилась, но вроде нечаянно задела его и уронила на землю. «Потом съем», подумала она. Яблоко действительно оказалось не простым, а каким-то коллекционным. Оказывается, хозяин дядя Федя пытался привить его к обычной низкорослой яблоне. Мичурин, блин! (XXI век, комментарий автора). Их поторопили с переездом.