— Паскуалетти? А кто это?

Надо же было, черт возьми, задать такой глупый вопрос. Даже не глядя на капитана, сохраняющего по-прежнему невозмутимый вид, Балестрини почувствовал, что дал маху.

Он начал вертеть в руках магнитофонные кассеты, а Де Дженнаро в своем обычном стиле — отрывисто и кратко — объяснял ему, кто такой Гуидо Паскуалетти. Раньше он был агентом СИДа[19], ныне — частный детектив, а кроме того, и это главное, старший брат Розанны Паскуалетти, по мужу — Россетти.

Материалов о нем не так уж много, но того, что успел за двадцать минут рассказать Де Дженнаро, было более чем достаточно. Кроме того, на магнитофонной пленке оказалась запись парочки довольно любопытных телефонных разговоров. И еще кое-что.

— Еще?

— Да. В первой же записи, которую мы сделали, Паскуалетти, болтая с сестрой о всякой ерунде, сказал, будто подозревает… в общем, что его телефон подслушивают.

— Так ведь оно и было, — подтвердил Балестрини, улыбаясь. Он чувствовал, что капитан чего-то не договаривает. Де Дженнаро тоже утвердительно кивнул, но без улыбки.

— Он был совершенно прав.

— Конечно, я знаю.

— Да нет, доктор. Дело в том, что его телефонные разговоры слушали другие уши, не только наши.

— А… Вы можете узнать, кто его подслушивает?

— Наверно, надо выяснить…

— Да, кстати… Полковник в курсе того, как идет расследование?

— Ему известно, что этим делом занимаюсь я.

— Да, но…

— Он не интересовался деталями, — ответил капитан, обнажив зубы в клоунской улыбке.

«Мы с ним похожи на любовников, наставляющих рога своим законным половинам», — с досадой подумал Балестрини. Начальник следственного отдела наверняка почти ничего не знал о всей этой истории, а Де Дженнаро не проявлял никакого желания информировать его о каждом шаге в ходе расследования. Прокурору, возможно, было известно и того меньше. Да ведь и пытаться докладывать ему — пустое дело: даже если он не болен или не занят своими представительскими обязанностями, отнимавшими у него те редкие дни, когда он ненадолго появлялся на работе, он все равно почти не слушал, о чем ему докладывали.

— Ну как там с Буонафортуной? — каждый раз спрашивал он, о чем бы ни заходил разговор — о задержании Баллони или о невиданно сильном ливне в прошлом июне. Казалось, он был просто одержим делом члена «красных бригад». Во время одной из демонстраций с требованием освобождения Буонафортуны произошла перестрелка с полицией и несколько человек было ранено. «Вот видишь, Балестри, люди думают, будто мы решили засадить его, обвиняя в преступлении, которого он не совершал. Будто мы воспользовались тем, что у него нет алиби. И впрямь расследование его дела здорово затянулось…»

— Придется поговорить с прокурором, — пробормотал Балестрини, поглаживая свой тяжелый, округлый подбородок. («У тебя все лицо под ртом», — подшучивала над ним Вивиана.) Капитан промолчал, но Балестрини показалось, что он смотрит на него как-то многозначительно, словно еще чего-то ждет.

— Хорошо… Ну, а мы с вами тем временем будем не спеша продолжать работу… — добавил следователь.

— Вот это я и хотел знать.

— М-м. Будем надеяться, что теперь прокурор…

— А он сегодня здесь? Я на днях слышал, что он нездоров.

— Как раз сегодня, после обеда, вышел на работу. Надеюсь, на этот раз мне удастся его убедить, что речь идет о серьезном деле. Мы задержали мальчишку с таким запасом тротила, которого хватило бы, чтобы взорвать весь Палаццаччо[20]. И почти уверены, что взрывчатку дал ему этот подозрительный лавочник. Жена же лавочника, как вы докладываете, сестра Паскуалетти. Теперь я вспоминаю эту фамилию. К сожалению, у меня плохая память на имена, но в пору скандала между СИДом и генеральным штабом я сотни раз встречал фамилию Паскуалетти в газетах. Если бы нам только удалось выяснить, кто такой «лейтенант», с которым Паскуалетти беседовал по телефону… В самом деле, какой «лейтенант»? Тут что-то не так. По голосу я дал бы ему лет пятьдесят-шестьдесят. И хотя записанный телефонный разговор очень короток, по тону, каким неизвестный говорит с бывшим агентом СИДа, можно наверняка сделать вывод, что «лейтенант» занимает куда более высокое положение, чем Паскуалетти.

— Половая тряпка! — воскликнул Де Дженнаро, вдруг крайне оживившись.

— Что?

— Я хотел сказать, что «лейтенант» говорил со своим собеседником так, словно вытирал об него ноги.

— Да, пожалуй.

— Знаете, о чем я подумал, доктор? Очень может быть, что «лейтенант» — просто кличка. Все равно как «шеф» или «агент 007». Если же нет, то, возможно, этот неизвестный когда-то действительно служил в чине лейтенанта. И тогда Паскуалетти называет его лейтенантом, потому что был с ним знаком в те времена. А главное, в голосе «лейтенанта» действительно есть что-то военное. Я говорю так, доктор, потому что кое-что смыслю в военной службе, — закончил с улыбкой Де Дженнаро. В ответ Балестрини тоже улыбнулся, но еле заметно — его начало раздражать, что собеседник непрерывно употребляет обращение «доктор». Но как раз это-то и помогло ему кое-что вспомнить.

— Однажды, когда я был еще мальчишкой, отец взял меня с собой в одну поездку. Во время остановки в Виареджо он вдруг вспомнил, что его бывший сержант оттуда родом. Весь вечер мы разыскивали его по всему городу. Людей с такой фамилией было несколько десятков. Короче говоря, на следующее утро мы отправились к еще одному человеку с такой фамилией — торговцу овощами. Они с отцом тотчас узнали друг друга, обнялись и, конечно, предались военным воспоминаниям. Ну так вот: больше всего меня удивило, что отец называл этого огромного толстяка Тонино, а уже начавший седеть Тонино обращался к моему отцу «синьор лейтенант». Понимаете, что я хочу сказать?

— Да, но, пожалуй, это было бы слишком просто. Во всяком случае, узнать о военном прошлом Паскуалетти труда не составит, и мы проверим, кто были его командиры.

— Скажите, пожалуйста… — начал Балестрини, снимая очки и потирая веки. Его не удивило, что капитан так внимательно его разглядывает. Опять-таки Вивиана как-то заметила: «Когда ты снимаешь очки, у тебя совсем другое лицо».

— Как вы считаете, эта ниточка, которая пока что оборвалась… — он указал на выключенный магнитофон, — оборвалась на голосе «лейтенанта», куда она нас может привести?

Он понял, что капитан ждал этого вопроса.

— В штаб-квартиру заговора.

Щекотливый вопрос? А почему бы, в сущности, его не задать? И он спросил очень осторожно, почти участливо:

— Правого или левого?

Капитан задумался, но Балестрини видел, что он был готов ответить и на это, а его долгое размышление предусмотрено разработанным заранее сценарием.

— Пожалуй, еще рано утверждать что-либо с полной определенностью, — проговорил наконец Де Дженнаро. В этот момент зазвонил телефон.

У прокурора был больной голос — как в его самые черные дни. В подобных случаях шеф не только еле говорил, но, казалось, и сам ничего не слышал, как бы громко ни кричал собеседник. После каждой фразы прокурор страдальческим и раздраженным тоном переспрашивал: «А?» Если же он недолюбливал собеседника, то его «А?» сопровождалось еще резкими подергиваниями всем телом и он подносил ладонь к уху на манер акустической трубки. Все это неприятно действовало на любого, кто еще не привык к его фокусам.

— Он хочет поговорить со мной. Вот я и воспользуюсь случаем, чтобы сообщить ему последние новости, — сказал, поднимаясь, Балестрини. Де Дженнаро тоже встал и взял со стола фуражку.

— Вот еще что…

— Да?

— Вы не хотите еще раз допросить Баллони?

— Да. Как только у нас будут какие-нибудь новые данные, я попытаюсь его хорошенько припугнуть. Это не так-то легко, но попробовать можно.

Он понял, почему капитан пожал плечами: от допросов обвиняемых толку мало для следствия. (Вот если бы, иногда говаривал Де Дженнаро, мы могли допрашивать их как следует, всерьез…)