— Но зачем ей лгать? Я ее вызывал, говорил с ней и могу вас заверить — на фантазерку она не похожа. К тому же она вовсе не относится к вам с какой-то предвзятостью или враждебностью…

— Может быть. Но она лжет. Вероятно, вы ее запугали.

— Буонафортуна! — предостерегающе подняв руку, остановил его патетическим тоном старик Вальери, но парень даже не посмотрел на него.

— Мне она не показалась человеком, которого легко запугать. Не говоря уже о том, что никто, разумеется, и не пытался этого делать.

— Должно быть, вам не впервой подкупать свидетелей, чтобы они…

— Буонафортуна! — вновь прогремел адвокат, и Балестрини взглянул на него с раздражением. Он отнюдь не собирался привлекать парня к ответственности за эти уже ставшие обычными инсинуации.

— Прекратите, пожалуйста, подобные разговоры. Мы не подкупаем свидетелей. Какое же у вас представление о правосудии, раз вы всерьез думаете, что…

— Какое представление? — заорал парень, вскакивая, и лицо его неожиданно исказилось. — А вот какое! — и, перегнувшись через письменный стол — он был высокого роста, — плюнул Балестрини в лицо. Все вскочили со своих мест. Адвокат, пытаясь удержать парня за плечи, закричал:

— Буонафортуна, прекрати, ради бога!

Но Буонафортуна не только не прекратил, а резко обернулся и, вырвавшись из рук конвоира, коротким прямым ударом в лицо послал старого специалиста по уголовному праву в нокаут.

— На помощь! — пронзительно взвизгнул секретарь, бросившись к двери. Балестрини, сохраняя спокойствие, вынул из кармана платок и стал протирать очки, в то время как конвоир и Буонафортуна, сплетясь в клубок, катались по полу, с грохотом опрокидывая стулья. На шум мгновенно сбежалось человек двадцать, но все толпились в коридоре, и никто не спешил вмешаться. Прошло некоторое время, прежде чем кто-то пришел на помощь карабинеру, но было уже поздно. «Смирный» Буонафортуна, злобно вцепившись зубами в левую кисть конвоира, чуть не начисто откусил ему мизинец.

— Правосудие получило очередной урок, — несколько минут спустя прокомментировал происшедшее Джиджи Якопетти в мужской уборной, пока Балестрини тщательно мыл лицо.

— Смейся, смейся. А я действительно порядком сдрейфил.

— Хотя дрейфить и отмывать плевки полагалось бы Витторио Де Леонибусу, — уже без улыбки задумчиво ответил Джиджи, прислонившись к стене.

— Сколько сейчас времени? — спросил Балестрини, надевая очки.

— Скоро час, и на сегодня с меня хватит.

— Едешь обедать?

— Да, а ты?

— Нет, мне надо увидеть шефа, если он еще не ушел. Пожалуй, вот что: будь добр, позвони Ренате и скажи, что я задержусь на работе.

— Есть, товарищ Стаханов!

— Стаханов? Знаешь, зачем я иду к шефу? Чтобы попросить разрешения уехать в четверг до конца недели.

— Ну и нарвешься на отказ. Старик допускает отсутствие на службе только по болезни. Это его стихия.

— Да, но теперь у меня в активе плевок в физиономию. Он не посмеет отказать.

Однако старика на месте не оказалось. Перед уходом Балестрини попробовал пару раз позвонить Ренате, но дома было все время занято. Затем попытался вызвать по внутреннему телефону Де Дженнаро — там ему ответил какой-то дурацкий, совершенно незнакомый голос.

— Капитан сегодня с утра не появлялся. Что ему передать?

— Вы не знаете, будет он после обеда?

— Затрудняюсь ответить.

Похож на гомосексуалиста, но подобное в следственном отделе дело невероятное, подумал, вешая трубку, Балестрини. Он не спеша собрал бумаги, газеты и сунул все в папку. Выйдя на площадь Клодио, он изумился. Можно было подумать, что лето уже в разгаре: прохожих раз-два и обчелся, все уже совсем по-летнему, уличное движение почти замерло, воздух тяжел и неподвижен, дышится с трудом.

Балестрини медленно зашагал по бульвару Мадзини, стараясь держаться в тени деревьев. Де Дженнаро, наверно, отправился на охоту, и, возможно, на большую охоту. Балестрини было немного обидно, что он не мог получше проследить за действиями капитана, но ничего не попишешь: административная рутина и это пренеприятное дело Буонафортуны отнимали все время. Однако Де Дженнаро ориентировался в создавшейся обстановке как нельзя лучше. Без лишнего шума, не роняя достоинства, он почти в одиночку распутывал эту историю с тротилом, предназначавшимся бог знает для какого взрыва. Время от времени капитан ему кое-что докладывал: всегда коротко и лаконично. Последний раз, когда они с ним болтали в баре, Балестрини даже захотелось взять его под руку. Он уже готов был, полушутя-полусерьезно, пооткровенничать с Де Дженнаро. Это выглядело бы вполне естественно и по-дружески, но удержался, а потом корил себя за дурацкую сдержанность. «Ты весь… какой-то скованный», — когда-то еле слышно прошептала ему одна из его немногих девушек, знакомая по университету, которую он впервые поцеловал в сумраке виллы «Ада».

При этом воспоминании Балестрини улыбнулся. Теперь смешно, но тогда ее слова крепко его задели. Девушку звали Милена. Да и после Милены ему приходилось выслушивать о себе подобное мнение. Мариолина, жена Витторио Де Леонибуса — они как-то все вместе ужинали в Трастевере[18],— сказала Ренате: «Я думала, что Витторио — типичный судейский. Ну, знаешь, он никогда не улыбнется, всегда такой правильный, серьезный… в общем, ты меня понимаешь. Но даже ему, мне кажется, далеко до твоего Андреа».

Думая о Де Дженнаро, Балестрини вспомнил о Ферриньо, которого до сих пор не поймали. Балестрини уже начал свыкаться с мыслью о нависшей над ним опасностью, но все же было бы спокойнее, если бы этого типа снова засадили в тюрьму. В отличие от Буонафортуны с Ферриньо все было ясно, и можно было биться об заклад, что этого террориста приговорят к пожизненному заключению. И вот еще одна глупость. Сколько раз ему хотелось спросить Де Дженнаро: «Ну, что слышно нового о Ферриньо?» Балестрини не сомневался, что, как только что-нибудь будет известно, ему доложат, но все же, задай он такой вопрос Де Дженнаро, поделись мучившим его беспокойством, ему стало бы легче. «Да, от скованности не так-то легко избавиться, это уж, наверно, у меня навсегда», — подумал он, направляясь к лифту.

— Ах, вот и вы, доктор! — преградила ему путь консьержка, размахивая чем-то белым.

— В чем дело?

— Вам срочное письмо.

— Спасибо, — сказал он, беря конверт. Повертев его в руках, он узнал почерк донны Амалии Балестрини, председательши. Ну конечно, разве она могла отказаться от срочного письма лишь для того, чтобы, как обычно, изложить свои соображения насчет погоды, здоровья и планов на летний отпуск. Продолжая улыбаться, он отпер дверь и вошел.

— Рената!

Он вспомнил, что девочка сегодня приглашена к подруге.

Но Ренаты на кухне не было. Он бросил пиджак и папку в кабинете и прошел в гостиную.

— Ты что, спишь? — с улыбкой спросил он, подходя к дивану. У жены было какое-то опухшее лицо, и она с трудом открыла глаза.

— Ты спишь?

— М-м-м, — пробормотала Рената, недовольно морщась и поворачиваясь к нему. Пробившиеся в щели спущенных жалюзи солнечные лучи падали ей на лицо и шею.

— Ну вставай, спящая красавица, — сказал он, подходя, и потряс ее за плечо. Сначала он не понял, что с ней такое. Она не сразу, лишь сделав усилие, пришла в себя.

— Ты… обедал?

— Нет. Пытался позвонить тебе, предупредить, что задержусь…

— А я немножко перекусила.

— И правильно сделала, — сказал он, помогая ей встать, и тут сразу понял, что с ней. Не то чтобы она была совсем пьяна, но, несомненно, сильно под мухой.

— А, привет! — сказала Рената, открывая Вивиане дверь. Она всегда так с ней здоровалась с тех пор, как они подружились. И как обычно, чмокнула Вивиану в щеку. На Ренате был новый халат цвета охры, и Вивиана сразу заметила, что подруге очень хочется спросить, нравится ли он ей.

Когда Вивиана впервые увидела Ренату под руку с Андреа, с которым была знакома раньше, жена Балестрини произвела на нее самое невыгодное впечатление. Первые произнесенные при знакомстве слова: «Очень приятно», так же как и сказанное на прощание: «Была рада с вами познакомиться», уже предвещали мало хорошего и свидетельствовали о явной провинциальности Ренаты. Изящная, миниатюрная, но плохо одетая, почти без косметики, с обкусанными ногтями, Рената, словно чувствуя себя не на высоте положения, держалась смущенно, по привычке не глядя собеседнику в глаза. За руку она держала худенькую девочку, которая не сказала ни «здравствуйте», ни «до свидания» и все время, пока они сидели у Вивианы, с жадностью разглядывала хозяйку.