ЦЕНА 10 руб.
да за марку что-то копеек 20, итого 10 р. 20 коп.; место — кресло 3-го или 4-го ряда.
10 рублей. Значит, средние места (зала на Моховой в здании школы Тенишевой, — культурный небольшой театр) 5 рублей и ближе к заду — рубля 3. Но берем, начиная с «3»: это будет почти вся зала, которая и в середине, и спереди была вся полна.
Никто не жаловался, и ни печатно, ни устно не заявляли, что «цена дорога».
Теперь я не решаюсь покупать икру: зернистая — свыше 5 руб. фунт, а паюсная фунт — ниже 2 р. 80 коп. нельзя купить. Изредка покупаю только для больной.
Вино — нет бутылки ниже 2 руб. И покупают, опять не жалуясь.
Мне были и печатно, и в письмах (немного) заявления, что «дорого назначаете цены книгам». — «За «Русскую церковь» (1ЧВ в великолепном издании) вы берете 40 коп., когда там только 32 страницы».
40 копеек! Но «Русская церковь», которую пришлось перепечатать по суду (и оттого она удорожилась), совершенно нова по 2—3 страницам о церкви греческой и нашей, нашей и сектантской и по основным вопросам церкви!
Итак, из 32 страниц допустим 1 страница совершенно нова для русского читателя. И вообще в каждой моей книге, — допуская при плохом ее общем составе, — есть 1 страница или строк 16 совершенно новых в русской литературе.
И это вообще знают, это «признано», есть. И читатель, покупая, знает, что покупает, положим, за «2 р. 50 к.» строк 16 новых и неожиданных для себя.
Новая мысль!!
Ну, представим, в составе «Пословиц русского народа», собранных Далем, появилась, т.е. к ним найдена
новая пословица: вот 4 строчки. Тб ведь это есть приобретение русской литературы; нет — русского духа. Есть «еще дальнейшая страница Карамзина».
То же — новая молитва.
То же — новая песня.
«Новая мысль» и «новых 16 строк» в книге, но действительно новых и для какого бы то ни было читателя, самого ученого, — неожиданных, есть то́, что́ в общем порядке вещей должно бы заставить сбежаться все образованное общество, — с восклицанием:
Еще песню мы услышали!
Воробей поет на дворе: да не как все: это новый воробей, должно быть, прилетел из Австралии: голос другой, тон другой.
Дети в саду:
Мама! Новая бабочка прилетела!!!
На такую радость кто не прибежит? Кто с человеческой душой, которая хочет нового, тоскует в старых песнях и все томится, жаждая чего-то услышать, чего не слышала, но что́ есть...
И вот я притаился — жду.
И слышу:
Ах, если бы это новый улов икры?
Или мадера от Депрэ...
А то́ это всего «новая мысль»...
Если бы это разрез сбоку и видны бедра без трико. А это о «дружбе» и «бессмертии».
И окрик:
Как вы смеете назначать 2 р. 50 к. за книгу, где всего 4 строки о дружбе и 16 о любви; всего 20 строк, ну, соглашаемся, хороших.
20 новых строк хороших. Боже, но во что́ оценить новую бабочку? Нет состояния, на которое бы ее оценить, ибо «состояние» приобретается, а бабочка сотворена и никакими деньгами ее нельзя сотворить...
Новая мысль... всего 16 строк, есть такая радость миру, такое сокровище людей, что, если бы они понимали существо свое и вообще бессмертное существо человеческое, и вообще смысл истории, трагедию истории, — они сходились бы и плакали около «новых 16 строк», как дети плачут, найдя потерянную мать, и юноша, встречая невесту... «Новых 16 строк», когда под закоптелым небом и на уставшей рождать Земле «нового» вообще ничего не появляется и планета наша похожа на черную старуху, которая сидит... не видит... не думает... и груди ее обуглились и иссохли.
...................................................................................
Ах, люди икры и Депрэ, — оставьте меня с «вашим чтением»... Мне и одному хорошо. Ей-ей, очень хорошо.
Мне, и мамочке, и детям, и немногим верным друзьям.
(да и как же мне не быть «хорошо», когда я могу еще рождать, и книги мои — семя мое)
* * *
Куда же я пойду (пошел бы) от Церкви? Неужели к этим «опять»-зулусам-позитивистам, к этим сантиментальным людоедам в Париже и Женеве?
Смотрите, как они сострадательны: не хотели тогда обидеть ближнего на 1 р. 70 коп. Это когда под Москвой взрывали царский поезд. Они соединили проволоки для взрыва, и не их вина, что что́-то не вышло и поезд уцелел, взрыва не произошло. Но они 1/2 года копали для взрыва, и в мысли и ожиданиях их, — нет, в их уверенности и требовании, поезд должен был взорваться и в части своей разбиться, скатившись с насыпи. И вот, соединя проволоки, — они бежали, тут и Вера Фигнер, и Желябов, и еще несколько. Конечно, «ученый» Кибальчич. Но, убегая и в таком волнении или ожидании, они не забыли похвастаться «любовью к ближнему» и «состраданием к бедным» и положили 1 р. 70 коп. на прилавок за молоко соседей или где-то поблизости крестьянке. «К чаю» (молоко). Они знали, что дом немедленно будет обыскан, и все бумажонки причтены к «вещественным доказательствам», и счет за молоко с уплоченным долгом в 1 р. 70 коп. немедленно выплывет в печать, передастся по телеграфу за границу и не останется не упомянутым ни в одной из их хвастливых самоисторий.
И, действительно, упомянули их и прославили честность в 1 р. 70 коп. Этих искариотов.
Ибо каким надо было быть искариотом или в случае «веры в свою честность» — каким медным лбом, чтобы не понять, что, когда сотням людей будут ломаться кости, тут воистину уже не до 1 р. 70 коп. людям. И та баба, которой они уплачивали 1 р. 70 коп., — конечно, в смятении и крови (поезд крушился) забыла бы о молоке, о долге и никак тох^е не оценила бы их замечательной корректности в уплате 1 р. 70 коп.
Нет, не ее они жалели, эту бабу с 1 р. 70 коп., и стояло в уме их, что «узнает Россия и заграница», что они «не захотели огорчить бедную женщину пропажей 1 р. 70 коп.». «Вот как мы любим народ».
Сколько же нужно было иметь лютости этим негодяям, этим хлороформированным душам, чтобы, готовя гибель сотням людей, не забыть похвастаться на 1 р. 70 коп.
Но тут провал идет шире и глубже: когда этим людоедам удалось загрызть старого бессильного Царя на Екатерининском канале, вдруг выскочили Они Два, «первые знаменитости», — Лев Толстой имел наглость писать — кому же? — Сыну убитого — чтобы этих волков «покормили лапшой», — нет, сделали через гувернера милым детям выговор за шалость и простили, «потому что, конечно же, они честные люди». И о том же позволил себе сделать выкрик на публичной лекции Влад. Соловьев в лицо сидевшим в стульях перед ним офицерам.
Тут почти невероятное добродушие нашего правительства. Конечно, ни единый из нас, частных людей, будь он в положении и власти Государя, не снес бы подобного (меднолобого) наглого обращения к себе, и Толстой никогда бы не выехал из своей деревни, а Соловьев навсегда был бы выброшен за Эйдаукен.
Но испуг ли, доброта ли, неизвестно что́: правительство наше все простило и не вменило ни во что́ этого «пластыря из присыпки битого стекла» на кровоточащую рану.
И вот, куда же пойти? К этим социологам? И остаемся с Церковью.
Хотя...
Сегодня сообщение, 20-летняя девушка, «войдя быстро в уборную вокзала, заперлась там и сейчас разрешилась от бремени. Задушила рожденное дитя и бросила в раковину: а когда он не протиснулся туда — открыла кран, и вода, наполнив раковину, затем полилась по полу, вылилась за дверь, и встревоженные служители вокзала и жандарм сломали дверь. Когда вошли в уборную, то увидели несчастную лежащею от чрезмерного испуга и растерянности в обмороке».
Это — сопоставить с попом в Сахарне, который всех ушедших от бесчеловечных мужей жен и всех девушек, рождающих без его венчания, лишает причастия — явно как «самых больших грешниц». Этот поп строит себе громадный дом. Если он просто «дурак» и «дурень» и — «злоупотребляет» (властью), то отчего он глуп и дурен и злоупотребляет в эту сторону, а не в противоположную сторону. «По глупости» бы обвенчал дядю с племянницею, «по-дурному» женил бы при живой жене — на другой женщине и т. п.