Кабала состояла первоначально из многих трактатов, но из них от большинства сохранились только названия или краткие отрывки в раввинистической литературе, а дошли в полном виде два трактата: Зедге́р Ецира, т.е. «Книга о творении» и «Зехер» — что значит «Свет» или «Блеск». Получили они письменное изложение приблизительно между временем пророка Даниила и войнами Маккавеев. В Европу были привезены евреем Моисеем из Леона и первоначально были приняты европейскими учеными за измышления этого бедного странствующего еврея. Только при ближайшем изучении открылся их глубоко древний характер.

Уже записанная, Кабала все-таки таилась. Нельзя, однако, не обратить внимания на характер этого утаивания. Нельзя сказать, чтобы она запиралась на замок, зарывалась в землю, клалась под сукно. Характер секрета был другой: о ней нельзя было вслух говорить. Кабала одета молчанием. Не говорят, что ее «нет», но говорят, что ее «нельзя видеть». Главная черта (тайная мысль устроения) Святого-Святых в Скинии Моисеевой и в Соломоновом храме заключалась тоже в том, что его нельзя было видеть, «Бог — во мгле», — сказано в одном месте «Исхода». Я был поражен, читая подробное описание Святого-Святых, что оно ни малейшего сходства не имело, в плане и мысли, с алтарем наших храмов. Это был совершенно черный, совершенно мглистый кусок Скинии, небольшой куб, в нее вставленный, без малейших прорезей для света. Окон — нет, дверей в нее — нет же, а занавесы, ее отделяющие от «Святого», имели такое устройство (и это самое удивительное!), что их нужно было не приподнять (причем туда вошел бы свет), чтобы войти туда (первосвященнику), а входящий шел все время тесным коридором заходящих друг за друга занавесей, в великом страхе, в великом,трепете, в темноте! И никто никогда не видел золота и всего великолепия крышки Ковчега! Но мы это прерываем. «Святое — тайна» — вот в чем мысль устроения; mutatis mutandis «тайна — свята!». «Священная Кабала» есть ео ipso, «тайна» же, «во мгле», «в молчании». Ее берегут, но не как золото в банке, а как некоторую деликатность, о которой не распространяются.

Вот следы этого. Как известно, Талмуд разделяется на Мишну и Гемару. Мишна — толкование Закона, т.е. избранных мест «Исхода», «Второзакония» и «Левит», и составляет фундаментальную, первую половину Талмуда. В одном ее месте говорится: «Запрещается объяснять двоим книгу творения, а Меркава или небесную колесницу (= Зехер) не следует объяснять даже и одному, хотя бы это был даже мудрец, сам собою способный понять ее». Не правда ли, удивительно?! «Мы оба знаем; но это, нам известное, таково, что мы оба воздерживаемся о нем говорить». Это — не ужас, не страх; это... деликатность. «Все об этом знают, но никто не говорит вслух», «всем это нужно — но все об этом молчат», «у всех это есть, но никто этого не называет». Вот аналогии странному запрещению Мишны.

Еще замечательнее, что, по Мишне, не все и соглашались, хотели изучать Кабалу. Там есть рассказ: «Равви Иоханан сказал однажды равви Елиезару: приходи ко мне, я посвящу тебя в Меркава (=«3ехер», «Колесница»), Но Елиезар ответил ему: «для этого я еще недостаточно стар» (NB!!). Когда Елиезар состарился, то равви Иоханан уже умер. Через некоторое время пришел равви Асси к равви Елиезару и сказал: «теперь я посвящу тебя в Меркава». Однако Елиезар ответил: «если б я считал себя достойным этого, я был бы уже обучен твоим наставником Иохананом».

Это — уклончивость. Елиезар, очевидно, знает, в краевых очертаниях, что это такое; но не желает вовсе войти in medias res²⁸ . «Не нужно», «не хочу»; «обойдитесь между собой — а я вам не товарищ».

В Талмуде еще рассказывается, что из мудрых людей, занимавшихся кабалистикой, многие сходили с ума или лишались веры. Поэтому кружок кабалистов всегда составлял как бы тайное братство в самом еврействе. Они собирались на собрание, абсолютно для непосвященных недоступное. В Зехере они именуются Идра Ра́бба Кадиша, т.е. Великое святое собрание и Идра Зута Кадиша, т.е. Малое святое собрание. Здесь изображены беседы равви Симеона бен-Йохаи со своими учениками: на большом собрании присутствовало 10, на малом 7 лиц. То и другое собрание открывалось целым рядом церемоний, причем равви Симеон заставлял своих учеников поклясться, что они будут следить за тем, чтобы эти мистерии не профанировались и чтобы ими не злоупотребляли. Здесь опять мы имеем аналогию «садам» Платона, и, может быть, «мистериям, к которым готовились, о которых нельзя было разглашать и нельзя было их профанировать» в Элевзисе греческом. Мы имеем, во всех этих вещах, какие-то мировые выкройки, сходящиеся углами в одну точку. Во всяком случае, о нашей литургии или всенощной невозможно сказать или предупредить: «об этом не разглашайте, этого не профанируйте». Как в алтарь наш можно войти и все там осмотреть, так и о литургии нашей можно все рассказать. Наша религия — явное (дневное), их — тайное. Вот маленький отрывок из Идра Рабба Кадиша об этих собраниях: «Равви Симеон сказал однажды своим последователям: соберитесь сопутствующие мне на открытом месте, будьте вполне готовы; подготовьте ваше суждение, вашу мудрость, понимание, знание, усердие; будьте готовы с руками и ногами; крепко держитесь за Господа, Который над вами, во власти Которого находятся жизнь и смерть, дабы вы могли восприять слово правды Его. И сказав это, равви Симеон сел на землю и плакал. После этого он сказал: горе мне! Должен ли я открыть это? Горе мне! Должен ли я не открывать об этом? И когда он это говорил, все окружавшие его хранили глубокое молчание. Тогда поднялся равви Абба и заговорил, обращаясь к нему: Божиим милосердием написано так (Псалом XXIV, 14): «Тайна Господня — боящимся Его, и завет Свой Он открывает им» (т.е. «завет» ветхий, обрезание). И верь, эти спутники твои боятся Святого и прославленного Единого, и собрались они теперь на собрание подобно тому, как бы в дом Его». Когда он эту речь окончил, окружающие, сколько их ни было, подали равви Симеону руку и подняли пальцы, и вышли в поле, и сели под деревья. Равви Симеон поднялся и прочел молитву; затем сел среди них и произнес: «Кто этого хочет, да положит свою руку на мою грудь». И все положили на нее свои руки. Они долго молчали и слышали голос; от страха их колена стучали одно о другое. Что же это был за голос? Это был голос небесного воинства, которое собралось, чтобы слушать их. Тогда равви Симеон исполнился радости и сказал такие слова: «Господи, я не скажу, как один из Твоих пророков, что я услышал глас Твой и убоялся (NB: это — слова Адама, когда после вкушения запретного плода Бог искал его, и он спрятался и затем оправдывался, что «убоялся Его»)²⁹ . Теперь уже не время для страха, а время для любви, как написано: «Возлюби предвечного Бога твоего». И когда равви Симеон отверз уста, чтобы говорить, заколебалось все поле, и все слушатели его содрогнулись».

Таков рассказ, в котором чуткое ухо отметит молча для себя некоторые важные черты. Как это многознаменательно, напр.: «положите руки мне на грудь». Пастер или Гегель, или Спенсер просто не могли бы придумать такого слова! Или слушатели — в ответ расхохотались бы! Но где все начинается (и издревле все началось) с обрезания, ученик уже чутко присматривается не только к дышащей груди учителя, но и ко всякому волоску на этой груди. И еще: «нет страха, мы возвращаемся в любовь». И намек на Адама, без упоминания его имени: «мы — уже не в древе познания добра и зла, вкусив которого Адам затрепетал приближения Божия, а в древе жизни». Отсюда исчезновение страха и открытие любви. Можно подумать, что Кабала заставляет херувима «с огненным вращающимся мечом, чтобы охранять древо жизни» — опускать этот меч; и посвященным вновь открывает деревья «между реками Эфратом, Тигром, Геоном и Фесоном».

Речи этого-то равви Симеона, множество мнений которого вошло и в Мишну, т.е. составляют открытое, всеми читаемое св. Писание евреев, составляют в то же время два самые большие отдела Зехера. Теперь мы перейдем к самому учению Кабалы.