— Говорили, будто в карманах у него побрякивает, — сказал длинный как жердь крестьянин, неподвижно сидевший на углу стола.

— Я тебе скажу, чем он там брякает, — загорячился Ермол, лицо которого раскраснелось от вина. — Пожрать всласть да выпить, это он умеет! А денег у него нет. Хвастает только.

— Так он же бумажными деньгами сигару раскуривал.

— Ну да, последней бумажкой! — стоял на своем Ермол, косясь на Тоне. Похоже было, что ему неловко говорить об этом в присутствии Ерама, но и смолчать он не мог. — Это я тебе верно говорю, что последней. А иначе зачем ему было две сотни на свадьбу взаймы брать, а?

И Ерам узнал историю о кредитке, которой его зять перед церковью в Залесье раскуривал сигару. И о том, как он в трактире швырял мясо под стол. У Тоне кусок застрял в горле, вино стало горьким, как отрава, по телу забегали мурашки. Захмелевшие соседи разговаривали, не обращая внимания на его присутствие, и только двое из них, те, что жили к нему поближе, сочувственно поглядывали на него. Услышав снова о том, что Йохан занимал деньги на свадьбу, Тоне решился возразить.

— Уж это вряд ли, что Йохан занимал, — нетвердым голосом сказал он. — У него деньги есть.

Он вступался не за зятя, а за свое доброе имя.

— Есть? — Ермол поднял палец и повертел им перед носом. — А ты их своими глазами видал? А не видал, так и не верь ему!

— Видать-то я не видал, — признался Ерам; в глазах у него потемнело.

Ермол встал и, подойдя к нему, оперся на стол.

— А хочешь, я тебе скажу, кто ему взаймы дал? Подлокаров Миха.

Тоне поднес стакан ко рту и медленно потягивал вино. Он был бы рад продлить это до бесконечности, лишь бы не глядеть в глаза соседям.

— Если и правда так, выходит, он меня обманул. — И Тоне хрипло откашлялся.

— Ты его еще не знаешь, — сказал сосед, уткнув ему палец в грудь. — Этого Йохана да его мать никто не узнает, пока сам с ними не столкнется. А если ты хочешь знать, где он возьмет деньги, чтобы долг отдать, так это я тебе тоже скажу.

— Где? — глухо спросил Тоне.

— Ты сам ему выдашь две сотни, которые за дочкой обещал. Под это приданое ему Миха и взаймы дал, иначе бы Йохану и гроша не видать.

— Я тоже ничего хорошего о нем не слыхал, — раздался чей-то голос. — Но я так думаю: когда человек женится, всякое о нем плетут.

Тоне было горько и стыдно. Он не знал, что сказать, и не решался поднять глаза. Нехотя лишь бы чем-то заняться, он доедал то, что оставалось на его тарелке, с трудом скрывая чувства, теснившиеся в его груди.

Ермол вернулся на свое место и выпил залпом стакан вина, которое еще больше разгорячило его, — он сидел красный, как кумач.

— И еще кое-что я слыхал о нем, только сказать не могу, — сказал он дребезжащим голосом, помахивая перед своим носом костлявым дрожащим пальцем. — Разве не был он с моим покойным братом в Боснии? Они поругались в корчме, а потом брата моего нашли мертвым на дороге. Проклятье! — бухнул он кулаком по столу, так что подскочили бутылки и стаканы.

— Нельзя так говорить, — утихомиривал его сосед. — Если он тебя услышит, может в суд подать.

— Знаю, что может. А я ничего и не сказал. Разве я что-нибудь говорю? Ковачев Дамьян мне об этом рассказывал, да теперь и он тоже в могиле. И ни гроша не нашли тогда у моего брата, а ведь он откладывал деньги два года. Если я это скажу Йохану в лицо, он меня засадит, знаю, но никому не стереть того, что у меня тут, внутри, записано, — ударил он себя в грудь.

Он снова выпил, по щекам у него потекли слезы. В трактире на мгновение воцарилась мертвая тишина.

Ерам слушал вполуха, слова смутно доносились до него как бы издалека. Мыслями он был у себя дома. Он вспомнил о своих деньгах и вдруг испугался — ведь в это самое время сундук, может быть, взломали: догадка эта до того потрясла его, что он вскочил, поспешно расплатился и вышел, оставив в бутылке недопитое вино. Вечерней службы он дожидаться не стал.

Всю дорогу Ерам спотыкался, хотя нисколько не был пьян. Войдя в горницу, он с порога окинул взглядом сидевших за столом домочадцев. Лица у всех троих были напряженные, и ему показалось, что вот-вот они кинутся на него. Но, заметив, что у него какой-то странный вид, они прикусили язык.

Тоне сел на сундук. Больше всего ему хотелось поднять крышку, проверить, целы ли деньги, но сделать это при всех он не решался. Если бы можно было взвалить на плечо свое сокровище, он тотчас унес бы его куда глаза глядят. Тоне набил трубку, высек огонь и закурил.

— Где это вы были так долго? — наконец спросила его Анка, казавшаяся расстроенной и озабоченной.

— Задержался.

— Тоне, — подала голос Мрета, — когда ты отопрешь сундук и отсчитаешь то, что должен отсчитать?

— Утром узнаешь.

Он посмотрел на дочь, которая сидела опустив глаза. Еще ни разу в жизни он не был так взволнован и едва сдерживался, чтобы не вспылить.

— А мы думали, что ты исполнишь свое обещание, — язвительно сказала Мрета.

— Я свое обещание исполню. Все выплачу. А когда — мы не договаривались.

— Вот мы сегодня и договоримся, — резко сказал зять. — Нечего нас за нос водить.

Это вывело Ерама из терпения. Он встал, но ни на шаг не отошел от сундука.

— За нос водить? Разве это называется за нос водить? Это ты нас одурачил. Покажи деньги, которыми ты похвалялся! Что-то я не слышал ихнего звона.

— Бумажки не звенят, — бросил зять.

— Зато горят! — Ерам уже не мог молчать. — Если ты их все пожег, так хоть бы пепел нам показал.

— Ваших я не жег, — поняв намек, с притворным спокойствием произнес Йохан; пальцы его крошили сигару.

Женщины переглянулись, но не проронили ни слова. Трубка Тоне погасла, он бросил ее на подоконник.

— Моих денег ты на руки не получишь, — громко сказал он. — Деньги получит Анка, когда они ей понадобятся.

— Они ей сегодня нужны, — брякнула Мрета.

— Анка, правда это?

Дочь была настроена уже по-иному, чем во время утреннего разговора. Не смея взглянуть на отца, она ничего не сказала, только кивнула головой. По лицу ее было видно, что она делает это не совсем по своей воле. Отец без труда догадался, что в его отсутствие в семье разыгралось нешуточное сражение, из которого дочь вышла побежденной. Теперь ему стало окончательно ясно, что зять в самом деле взял в долг те деньги, что были в три дня пущены на ветер и пропиты с гостями. Такой поступок по понятиям Тоне был чуть ли не смертным грехом. Старик был потрясен, в голове у него мутилось.

— Ха! — сказал он. — Я тебе для того должен отсчитать деньги, чтобы ты их вернул тому, у кого занял?

Йохан был задет за живое, но скрыл смущение под притворной усмешкой.

— Не знаю, о чем вы говорите.

— Не знаешь? А Подлокаров Миха? Ага, вот видишь! — злорадно засмеялся Ерам, заметив, что у зятя от неожиданности дух захватило. — Деньги жжет, хвастает, будто купается в богатстве, а потом занимает под Анкино приданое, которого она еще и не получила… Но меня ты не проведешь! Не проведешь! — погрозил он зятю кулаком.

Йохан покосился на жену, которая сидела с безучастным видом и плотно сжимала губы. Чтобы спасти хотя бы частицу своего авторитета, Йохан швырнул сигару на пол, вылез из-за стола и подскочил к тестю. Они стояли, глядя прямо в глаза друг другу. Ерам не трогался с места, как вкопанный; на лице зятя трепетала каждая жилка.

— Йохан! — вскрикнула Мрета.

— Отец! — испугалась Анка.

Тоне чувствовал, что если они схлестнутся, то зять, вознамерившийся кулаками оборонять свою честь, его не пощадит. Больше всего Ераму хотелось вытолкать наглеца за порог, но он вынужден был отступить, хотя в нем все кипело. Он жалел, страшно жалел, что в свое время не отказал наотрез такому зятю, а ведь внутренний голос явственно предостерегал его! Но теперь дело сделано, мошенник втерся в дом, стал Анкиным мужем и избавиться от него невозможно. Взгляд Ерама уперся в Мрету. Всему виной была эта баба, она заварила кашу.