Дело замяли… Нина Олеговна хорошо общалась с мамой Артура. О плохом, как видно, решили не вспоминать. Значит, хоть все произошло вроде как случайно, сдается мне, совесть им спать мешала. Боялись репутацию учреждения запятнать… Ладно, это уже все – мои никчемные рассуждения… Не будем портить общее впечатление, может, лучше начнем расходиться? – предложил Леша слушателям, помедлил и сказал напоследок:

– С годами я все больше проникаюсь теми словами из Библии, что все, что мы знаем о нашем или том, другом мире, видится не иначе как через… через мутное стекло. Стекляшку индивидуального восприятия. Полжизни позади, а я только и могу сказать, что сумел посмотреть на крохотный участок этого стекла, свободный от пыли.

22.01.11. Суходолье

Лет сорок тому назад Литовский проспект представлял собой не что иное, как русский вариант Гарлема[6]. Сегодня это место выглядит благородно и изящно – под стать большей части нынешнего Петербурга, а в ту пору, когда город этот еще именовался Ленинградом, все было иначе.

Если гражданин хотел остаться целым и невредимым, то после девяти часов вечера он не выходил на улицу, чтобы погулять по Лиговке. Это сейчас, конечно, влегкую можно без особой опаски выйти из какого-нибудь модного бутика, подышать свежим воздухом и насладиться красотой проспекта. А в те дни по Литовскому еле-еле ползли, будто усталые слизни, слепые трамваи, в которых даже кондуктор не мог обойтись без того, чтобы вытереть пот со лба и пожелать поскорее проплыть мимо.

Стоило только последнему трамваю в плохо скрываемом ужасе скрыться в тумане, как в местном кабаке случался аншлаг – может быть, оттого, что пойти достопочтенным господам на ночь глядя было больше некуда, а может, оттого, что публика в этом заведении была слишком далека от скисших сливок общества советской интеллигенции. Не буду утомлять предположениями, добавлю только, что в этом популярном местечке каждый вечер кого-то лупили, а утром местные жители вылавливали, словно заправские рыбаки, из кустов очередное безжизненное тело. Иногда это был труп участкового.

Погрязшая в этом сером месте, будто в болоте, жила себе тихонько молодая семейная пара: он – инженер, а она – продавец. И, как это обычно случается с людьми, которые встречаются и живут вместе, у них родился сын, которого назвали Павлом. Паша, как и положено здоровому подростку, быстро научился жизни на улице, узнав многие ее прелести и опасности не со слов родителей или школьных учителей, а на личном опыте.

Добропорядочная советская общеобразовательная школа, как истинно казенное учреждение с авторитарной властью, научила Павлика писать на стенах всякий срам, стукачить и, что называется, закладывать за воротник. Особенно это дело было хорошо матерой зимой – на улице холодно, зато внутри обжигающе горячо. Как ни странно, перед выпуском из школы мальчик решил, что с него хватит, – перестал выпивать, ябедничать, огрызаться и прогуливать уроки, разрисовывая стены с дружками и мучая кошек. Не поверите, но он даже с удовольствием посещал кружок юного радиотехника и имел там успех, ему даже доверили вести школьную дискотеку и ставить музыку на выпускном вечере.

Честь, оказанная тем самым выпускнику, им самим всерьез не принималась: не то чтобы Паше было интересно развлекать ребят песнями, под которые они танцевали, – просто ему стало скучно, и, пройдя, как ему казалось, все круги ада (сколько этих кругов, он не знал, потому что в ад тогда не верил), он посчитал, что понял жизнь. И поэтому отстранился как мог от всех – от учителей, от родителей, от одноклассников – за тем, что теперь мы можем с вами назвать диджейским пультом. Короче говоря, без пяти минут выпускник – парень, который дома получал строгое воспитание и не так уж много тепла, а в школе максимум скучных знаний, но зато немало внимания со стороны девушек, – он полагал, что теперь стал взрослым. А взрослым, как мы знаем, все позволено. Или, точнее сказать, можно то, чего нельзя детям и подросткам.

Другое дело, что подростки все равно втихомолку собирают сладкие запретные плоды.

Жаль только, что, когда ты повзрослел и кажется, все приелось и пора на пенсию, – тогда оказывается, что жизнь только начинается. А для ребят самонадеянных это весьма обидно.

Когда ты пребываешь в уверенности, что сам себе хозяин, жизнь может весьма ловко вмешаться в твои планы, испортить тебе малину и спутать карты. Все для того, чтобы ты не возгордился и понимал, что руководишь этой жизнью, этим миром и людьми вокруг ровно настолько, насколько они руководят тобой.

Вмешивается она в твои дела, чтобы ты помнил, что никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь, и жил не только для себя, ради благ в далеком будущем, но и для других.

В общем, по опыту Паши, лезет куда не надо жизнь предельно просто – дает тебе пня под зад. И чем мощнее полученный поджопник, тем сильнее ускорение, которое тебе придали обстоятельства, тем сильнее боль от пинка – та, от которой ты стремишься избавиться. Тогда-то ты и понимаешь, что если и знаешь что-то о жизни, то безумно, безумно мало. Тогда-то, когда кажется, что земля ушла из-под ног и уже летишь в пропасть, ты с опозданием понимаешь, что нет ничего глупее, чем, едва выйдя за школьный порог, кичиться тем, что уже познал все на свете, в том числе геенну огненную…

Герой истории, которую я собираюсь вам рассказать, оказался вовлечен в цепочку событий, которые лучше всего назвать мистическими. Если я допущу где-то погрешность или неточность, заранее прошу прощения, слишком много я сегодня выпил в нашей дружной компании. Впрочем, вполне достаточно, чтобы продолжить эту историю и довести ее, как я и надеюсь это сделать, до конца.

То, что вы сейчас услышите, если вообще захотите принимать любимого препода в расчет, я расскажу так, как вижу собственными глазами. Оно и понятно. Но все-таки хочу оговориться сразу – я знал Павла лично, и, как вы легко можете догадаться, он и рассказал мне эту историю. Так что получится пересказ. А раз так, ясное дело, истории этой не удастся избежать новых подробностей и влияния моих фантазий. Но вижу, что сказал я уже немало, а толку от всего этого меньше, чем ноль. Так что поехали.

Еще несколько слов о том, каким был мой друг. При всем своем уме, который удачно сочетался с чувством юмора, на тех, кто не имел возможности и желания узнать его поближе, он все же производил впечатление дуболомного Иванушки-дурачка: коренастый, ростом под два метра, он предпочитал ходить облаченным во все черное, отчего его считали либо рокером, либо гопником.

К счастью, Павел представлял собой нечто среднее из этих двух: все потому, что он жил в опасном районе. Об этом я тоже упоминал, но все-таки. Я бы хотел, чтобы вы понимали, что он жил в районе, где, выходя на прогулку, ради собственного блага было бы полезным прихватить прут строительной арматуры, который можно удачно спрятать в рукаве своей кожанки. И нет чтобы изменить свою внешность и предпочтения в одежде, – нет, Пашу устраивало, что он отпугивает девушек. «Всех отпугивать невозможно. Как раз такие, каким я неприятен, мне меньше всего нужны», – частенько говорил мне он, и ведь был прав, засранец! Не скажу, что Паша слыл донжуаном, но если он и не пользовался у девочек бешеной популярностью, то спросом пользовался точно. Несмотря на свои шмотки, причесон и прочую мишуру.