Денежная единица как мера экономической ценности распространена в современном обществе столь же широко, как единицы СИ. Но логично предположить, что в ходе истории это понятие также претерпело ряд изменений. Концепция линейного продолжения тоже возникла не сразу. Так, может быть, нечто подобное произошло и с концепцией экономической ценности? Возможно, истории известны периоды, когда идеи единой экономической ценности не существовало, а мотивацией поступков людей и организующим началом общественной жизни служили традиционные, не сопоставимые между собой и имеющие ограниченную область применения ценности?

Такие периоды и в самом деле существовали, и мы в них уже побывали: это Греция Темных веков и Древняя Месопотамия. Открытие концепции единой экономической ценности как раз и есть недостающее звено в истории изобретения денег. Пора вернуться в гомеровскую Грецию и узнать, как оно было найдено.

Уровень технического и культурного развития никогда не был гарантией прогресса. В истории достаточно примеров, когда продвинутая цивилизация, не способная или не желающая воспринять новые идеи, в итоге оказывалась вытесненной на обочину развития и уступала место более примитивным культурам, не отягощенным грузом былых достижений. Ряд таких примеров дает нам история Древнего мира. В Месопотамии существовали многонаселенные города; здесь имелась развитая экономика и сложились наиболее продвинутые для своего времени общественный строй и система управления. Эффективность труда достигалась за счет невиданных прежде технологий: письменности, счета и бухгалтерского учета. Цивилизация, находившаяся на пике человеческого прогресса, не нуждалась в том, чтобы идти за опытом к сборищу неотесанных дикарей, живших на западе и следовавших племенным порядкам, от которых сама Месопотамия отказалась тысячу лет назад.

А вот у греков сложилась обратная ситуация: они как раз хорошо понимали, какую пользу принесут им письменность и знание счета. Неудивительно, что, едва успев наладить контакт с Востоком, они мгновенно взяли на вооружение новые технологии. Скорее всего проводниками знания послужили проживавшие в Леванте финикийцы – моряки и купцы, с которыми греки вели дела с конца Темных веков. Самым ранним образцом греческой письменности считается знаменитый «кубок Нестора» с тремя высеченными на нем строфами, обнаруженный в Искье в 1954 году и датируемый 750–700 годами до н. э. За несколько десятилетий письменность и счет проникли во все уголки Греции, от восточных границ на побережье Черного моря до западных колоний на Сицилии и в Южной Италии.

Эффект, который эти технологии оказали на греческую культуру, трудно переоценить. К 650 году до н. э., то есть всего за один век, благодаря возможности осуществлять измерения, записывать и оспаривать их результаты в обществе произошла беспрецедентная интеллектуальная революция. Началась она на востоке, в Милете – богатом торговом ионийском городе, расположенном в Малой Азии. Именно здесь в 585 году до н. э. философ по имени Фалес успешно предсказал солнечное затмение, чем произвел на современников неизгладимое впечатление. Их восхитил не столько сам факт удачного предсказания – астрономы Египта и Месопотамии умели делать то же за века до этого, – сколько использованный Фалесом научный подход, отражавший новое мировоззрение. Фалес отринул идею мира, управляемого человекоподобными богами, которых необходимо задабривать ритуалами или заклинаниями, и впервые предположил, что Вселенная подчиняется законам природы. Как следствие из этого предположения родилось понятие наблюдателя, отделенного от объективно существующего физического мира, который он изучает.

За следующий век этот новый взгляд на мир только укрепился. Если прежде Вселенная состояла только из того, что можно было увидеть собственными глазами, и даже боги обитали где-то в физическом мире, то теперь возник мир метафизический, подчиненный законам природы, воздействующим на видимый мир; иначе говоря, реальность больше не ограничивалась тем, что можно «пощупать». Это была настоящая интеллектуальная революция – «возникновение абстрактного рационального мышления, философии и теоретической науки в том виде, в каком она существует и ныне» (О. Мюррей). Именно благодаря отсталости Греции по сравнению с Египтом и Месопотамией здесь всего через несколько десятилетий после перехода от полностью устной культуры родился современный научный подход. Плодотворный контакт примитивного Запада с продвинутым Востоком принес пользу не только в области знаний о физическом мире, но и в сфере общественных отношений. В соответствии с традицией древнегреческое общественное устройство рассматривалось как отражение небесной иерархии. Если представление о субъективной Вселенной, управляемой капризными богами, сменила объективная картина мира, где властвуют законы природы, не должны ли и в обществе произойти соответствующие перемены? Возможно, существует некая объективная общественная реальность, которой точно так же управляют лишенные персонального начала законы?

Это была соблазнительная идея – впрочем, она не перестает соблазнять некоторых философов и сегодня. Но тут встал один важный вопрос. Новое учение о мироздании утверждало, что обозреваемый мир состоит из некой фундаментальной, базовой субстанции, проявлением характеристик которой являются законы природы. Но что это за субстанция? Гераклит полагал, что это огонь, Пифагор – число, но все без исключения мыслители сходились в том, что должен существовать некий универсальный материал, из которого создана вся Вселенная. Современная теоретическая физика предполагает, что таким материалом является энергия. Соответственно новый взгляд на общество также требовал найти некий базовый элемент, из которого состоит структура объективной общественной реальности. Но что это за элемент? И почему этот вопрос, легший в основу целой области исследований, озадачил не продвинутые цивилизации Месопотамии, а дремучих греков?

Все дело в том, что в изучении общества и экономики, точно так же как в изучении окружающего мира, отсталость Греции сыграла ей на руку, подтолкнув ее к порогу решительного интеллектуального прорыва. Грекам удалось сформулировать идею, которой так не хватало ученым мужам Месопотамии и которая помогла им взглянуть на общество с научной точки зрения. Речь идет о понятии единого, всепроникающего, абстрактного элемента, способного служить мерилом объективной общественной реальности. Несмотря на варварски примитивную форму, в которую было облечено это понятие, оно дало рождение концепции универсальной ценности.

Разумеется, действовавший в Месопотамии сложный аппарат бухгалтерского учета и планирования не мог обходиться без всякого представления о ценности. Если поначалу храмовая бюрократия оперировала при составлении планов только физическими единицами, то со временем она разработала абстрактные единицы ценности, с помощью которых осуществлялось распределение ресурсов, затрат и долговременных вложений. Так же как средневековые крестьяне использовали для измерения длины разные единицы – эли, фатомы и футы, – каждая из которых идеально подходила для решения определенной задачи, храмовые бюрократы прибегали для измерения ценности к узкоспециальным единицам: в зависимости от сектора экономики такими единицами могли служить количество пойманной рыбы, или мера серебра и ячменя, или «трудодни» – то есть результат деятельности определенного числа работников, помноженный на число дней их труда. Но, попав в Грецию с ее примитивными племенными институтами, древние месопотамские технологии письменности, счета и бухгалтерского учета оказались в другой среде. Один из этих институтов – практика раздела жертвенного быка – нес в себе зародыш совершенно иного понимания ценности. Ритуал состоял из заклания жертвенного животного, сожжения потрохов в качестве дара богам и зажаривания оставшегося мяса с последующей его раздачей членам племени – «прихожанам». В обряде участвовали все мужчины до единого, и мяса каждому доставалось поровну, поскольку ритуал имел целью обозначить и подтвердить единство племени. Так же как традиция дарить гостям подарки, он основывался на идее взаимности, но не между отдельными людьми, а между человеком и племенем. Участие в ритуале служило доказательством того, что каждый член племени равен по отношению к остальным и несет равные с ними обязанности по обеспечению выживания сообщества. Эта концепция настолько проста и понятна даже нам, что современные исследователи часто упускают ее из виду, считая чем-то само собой разумеющимся. Но в кастовом обществе Месопотамии с его строгой иерархией она представлялась откровенной дикостью. Из концепции общественной ценности вытекало, что каждый член племени ценен уже потому, что является частью племени, следовательно, в этом отношении все одноплеменники равны. Пока эти идеи оставались в исходном контексте – племенного ритуала раздела жертвенного животного, – они были не более чем пережитком варварства. Однако стоило добавить к ним новые технологии и новый взгляд на мир, сформировавшийся под влиянием этих технологий, и результаты не заставили себя ждать. Понятие общественной ценности оказалось именно той категорией, через которую можно оценивать (а значит, и изучать) объективную социальную реальность. Иначе говоря, в сердце греческого социума проникла зарождающаяся идея универсального мерила ценности и эталона для ее измерения. Именно так и звучал ответ на социально-экономический вопрос, поставленный в условиях нового мировоззрения. В новой парадигме физической реальности человек воспринимался как наблюдатель, изучающий объективную Вселенную. В новой парадигме общественной реальности он рассматривался как личность, как индивидуум, воспринимаемый отдельно от общества, то есть как объективно существующая целостность, взаимодействующая с остальными такими же целостными сущностями. И выяснилось, что сумму этих взаимодействий можно измерить в стандартных единицах универсальной шкалы экономической ценности. На интеллектуальном уровне, в понимании эволюции денег, эта идея стала тем самым недостающим звеном, заполнив зиявшую до тех пор лакуну.