– Не трогай моих друзей! – сжав кулачки, перебила меня Вера. Глаза ее сверкали праведным гневом.

– Как ты защищаешь своих товарищей по несчастью! Меня бы так защищала от родственничков своих!

– Несчастный... Ты ничего не понял...

– Чего я не понял? – замер я, поняв, что мне сейчас врежут по мозгам десятикилограммовой кувалдой.

– Не понял, почему я замуж за тебя вышла...

Я моментально сник. Мне захотелось незамедлительно отпустить Веру на все четыре стороны, а самому умереть в этом светлом чистом подвале, в подвале который выглядит стократно чище моей непутевой жизни. Но сил развязать веревки у меня не было – с пачкой сигарет насилу справился. А супруга продолжала метать словами:

– Ты что, думал, я по любви за тебя вышла? Просто ты был прекрасной кандидатурой! Казался прекрасной кандидатурой! Помнишь, я болела на следующий день после первой нашей ночи? Почернела вся и осунулась? Ты знаешь из-за чего? Печень у меня схватило! Пока я была в туалете, ты подлил мне вина из своего фужера, вина, в которое я с таким трудом порошки всыпала! Хорошо, что я всего глоточек выпила.

– Ну, ты даешь... – только и смог я вымолвить.

– А ты, плебей несчастный, не стал эту отраву пить, а принялся за пиво... Это же надо, пиво с вином мешать! И подливать даме из своего фужера! Хам, Быдло!

– Я просто боялся опьянеть. Ты знаешь, у меня, у пьяного, не очень хорошо получается.

– Не очень хорошо получается! – продолжала пылать Вера. – Я тетку из дому выставила, сказала, что клуб наш собирается, тебя убедила, чтобы на работе не болтал о нашей встрече, переулком, крадучись, привела, а ты пить не стал, да еще потом фужер на стол опрокинул!

– Да уж прости! Волновался. Я всегда волнуюсь в первый раз. А куда бы ты мое тело выбросила?

– Как куда? В выгребной колодец у забора. Он глубиной метров семь, ты же знаешь.

«О, господи! Этот колодец! В иранском моем видении она в него кого-то забросила! Того, чей крик я слышал по телефону!»

...Конечно же, я знал этот колодец. Его чистили раз в три года, такой он был бездонный. С переулка подъезжала машина с шести кубовой цистерной, вы знаете, как она в просторечье называется, тесть выбивал доску из забора и опускал рукав в переполнившееся чрево выгребной ямы.

– Во мне же девяносто килограмм... – растерянно пробормотал я, придя в себя и представив, как надрывается Вера, таща мое тяжелое тело к достойной меня могиле.

– Я загодя к входной двери тележку поднесла. Знаешь, такая черная, двухколесная? Она обычно в сарае валяется...

– Я тебе сочувствую... – протянул я, вспомнив тележку, на которой частенько забавы ради катал по двору Наташу. – Сколько хлопот из-за одного оргазма. Слушай, а почему ты все-таки замуж за меня пошла?

– Из принципа. Семь раз ты выскальзывал из моих рук! На Новый год таблетки съел и почему-то не умер, на Старый Новый год напоила допьяна, и с обрыва клязьминского столкнула, но ты не разбился. Неделей позже с отчаяния ночью ножом тебя хотела зарезать, но ты вдруг так страшно захрапел, что я испугалась...

– Бедняжка! – покраснел я. – А на Старый Новый год я не от хитрости не умер, а от передозировки молдавского букета. Да и амаретовка впрок не пошла. Вынесло меня, понимаешь...

– Вот так всегда. Я неделю готовлюсь, а ты что-нибудь выкидываешь.

– А почему ты дочку мне родила? Кстати, мать, наверное, уже ушла. И Наташа сейчас с теткой сидит.

– Почему родила, почему родила... Я же женщина... Захотелось родить... Как все... Инстинкт продолжения рода – это неодолимо.

– Понятно. Давай, рассказывай по быстрому, за что Ворончихиных и Маргариту и Тамагочей прикончила. Мне еще напиться надо и в милицию попасть, чтобы не заподозрили, что я с тобой тут валандался...

– Так ты и в самом деле убьешь меня?

– Я же сказал, что жребий будем метать. А бог не фраер, он все видит, и выиграть тебе не позволит.

– Бог... – усмехнулась Вера. – Он сам захотел, чтобы я такой стала. А что касается Ворончихиных... Ты же знаешь, Митька любил меня. Любил, хотя и понимал, что я ему не пара. А я три года без оргазма жила...

– Три года? – обиделся я.

– С тобой я вообще не кончала...

Я покраснел снова, густо покраснел, и спросил, чтобы вконец не расплавиться:

– Так чем же перед тобой Ворончихины провинились?

– Зачем тебе это, ведь ты Митьку совсем не знал? Поздно уже, потом, если захочешь, расскажу...

Услышав «потом расскажу», я вздернул бровь. Вера усмехнулась этому моторному движению и посмотрела на меня с некоторым уважением. Посмотрела и продолжила:

– В общем, позвонила я Митьке на работу и договорилась с ним встретиться в кафе у Никитских ворот. Прибежал он весь такой радостный, глаз от меня отвести не может. И я ему сказала, что готова уйти к нему...

– Если он убьет Лариску...

– Да, при мне убьет. И ты знаешь, он без колебаний согласился. И мы тут же договорились проделать все на их даче. Днем. Я на работе сказала, что еду в «Кляксу» за рекламными наклейками и приехала к ним. Лариске сказала, что ты разбушевался, и я решила на сутки от тебя спрятаться. Пообедали не спеша, попили чаю, поболтали о клубе, о том, о сем, потом Митька своей обожаемой супруге рот салфеткой заткнул и к стулу тяжелому привязал. Привязал, дал мне два ведра для сбора крови, скальпель и я вены Лариске вскрыла. О, господи, какой у меня начался оргазм, когда она синеть начала! Даже Митька с вовсю раскатанной губой его не испортил! Целый час я потом в себя приходила...

– Послушай, я давно хотел спросить, – перебил я супругу. – А что, ты маньяческими фильмами обойтись не могла? Иногда в них такое показывают – кровь леденеет.

Вера внимательно на меня посмотрела. Она давно ждала вопроса о Хароне, о причине его приезда в Москву. Но я отвел глаза, насупился. Хоть и давно хотел спросить.

– Нет, маньяческими фильмами я, к сожалению, обойтись не могла, – ответила моя драгоценная супруга, вволю насладившись моим смятением. – После того, как рассказы двоюродного брата перестали меня трогать, я пробовала их смотреть... Но это совсем не то. Все равно, что мастурбировать с порнухой на экране. Суррогат, лапидарно выражаясь.

– Я тебя понимаю... – пробормотал я, демонстративно зевая. Мне стало скучно и противно. И душа и тело казались вымазанными липкой грязью. Битый час слушать кровавые рассказы – этого никакая психика не выдержит. А Вера не могла остановиться, ее несло:

– А почему ты не спрашиваешь, как я Митьку прикончила?

– Да тюкнула, наверное, молотком по черепку и прощай, бессменный секретарь литературного клуба... Небось, как кот вокруг тебя крутился и бдительность потерял...

– Нет, я фарфоровой кружкой ударила. Его собственной кружкой. С надписью «Козерог». Прямо по лбу. От удивления у него глаза чуть не вылезли. Потом нашла в посудном ящике пресс для чеснока...

– Пресс для чеснока? – встрепенулся я. – О, господи, как я мог забыть о бабе Фросе и Петре Васильевиче. Их-то ты зачем прикончила?

– Ну и непробиваемый же ты! Я тебе битый час объясняю зачем, а ты все спрашиваешь и спрашиваешь...

– Но ведь ты их не просто убила, но и мучила? Как же тебя, бедняжку, схватило, если ты побежала соседей убивать...

– Понимаешь, я же тебе говорила, что три года у меня оргазма настоящего не было... Я боролась с собой, старалась с тобой хоть как-нибудь оргазмировать, пыталась Наташей заняться, карьеру, наконец, сделать. Пыталась загнать свой бзык в подкорку. Шакала зазывала, чтобы хоть как-то обойтись...

– Опять Шакал!

– Дурак! Он ведь фактически тебя спас! Если бы не он, я бы продолжила попытки тебя убить! И, в конце концов, добилась бы своего, несмотря на твою изворотливость и заговоренность.

– Непременно выражу ему свою благодарность. Перед тем, как спущу с него вонючую шкуру.

– Три года я пыталась жить нормальной человеческой жизнью... – скептически оглядев меня, продолжила рассказ супруга. – А потом все загнанное в подкорку, выскочило вдруг и разом, выскочило, и я побежала. Амок, да и только. Тебя сначала хотела найти, но совсем забыла, что ты в мезонине больной спишь. Ну, я и побежала к ближайшим соседям... Но с горячки все не так, как раньше получилось... Да и мучения стариков не очень помогли. Высохшие до костей, пигментными пятнами покрытые с ног до головы покрытые, фу... С огорчения, следов и наоставляла...