Вот так вот. «Как увидите его с окровавленным топором, звоните, приедем». Это в переводе с милицейского.
А третий сумасшедший? Вернее третья? Какая-то непрямая родственница Светланы Анатольевны? Как-то сидел с Наташей дома, вдруг вижу в окно: во дворе чужой ходит. Калитку, значит, открыл, зашел и ходит по двору, ищет что-то. Я выскочил, смотрю – женщина простая в платке и сапожках резиновых. Подходит ко мне, вся внутренне напряженная, глаза неподвижные, и говорит монотонным голосом:
– Я знаю, у вас девочка маленькая есть, Наташей зовут, дайте ее мне на день-другой.
У меня сердце остановилось, слова не мог сказать, да что слово сказать – дышать разучился. А она просьбу свою аргументирует:
– Я – душевнобольная, и врач мне сказал, что от общения с детьми у меня может наступить улучшение состояния. Ну так дадите на время?
Кое-как ее выпроводил, отдышался и устроил Светлане Анатольевне скандал по телефону. Чтобы, значит, родственников лучше подбирала.
Вот такие вот у нас в поселке сумасшедшие... На любой вкус.
Нет, Вера на них не похожа. Не шизофреник она. Собак не ест, и эспандера у нее точно нет. А может, эпилептичка? Очень даже может быть. Ведь бегает, куда глаза глядят...
Эпилепсия, надо сказать, это интересная и весьма распространенная в народе вещь. Какой она только не бывает! Это не только пена изо рта. У первой моей жены Ксении (Вера у меня четвертая) внизу схватывало. Страдала часами. Пошла в больницу и врач ей сказал, что это эпилепсия. Фамилию его даже помню – Ходун. Она с ним чуть не расплевалась. Хотя брат у нее был самый настоящий эпилептик. Чуть меня не сгубил. Мчались по алтайской степи на мотоцикле с коляской, он за рулем. Класс! По малину, кажется. Нет, по смородину. В околки. И на полном ходу его затрясло. Да так, что с мотоцикла свалился. Он свалился, а я еду! Километров семьдесят на спидометре! Недолго, конечно, ехал. Слава богу, обошлось. Удачно приземлился. Прямо в куст смородины. Отряхнулся, на ссадины поплевав, подошел к шурину, а он сидит на траве, и туфель пытается на голову надеть. Вместо кепки. Долго одевал. Пока не очувствовался.
А у Веры, возможно, другая форма. Нож хватает и вперед, куда глаза глядят! Помашет им направо налево, потом вернется в дом, поправит одеяло дочери и опять в теплую еще постельку.
Может быть такое? Может... Этот ее любовник... Не первый, не Афанасий... Афанасий, как мне одна Верина подружка шепнула, неожиданно собрал чемоданы и в Канаду улетел, оставив свою любовницу беременной на втором месяце. Это каким подлым надо быть (или испуганным?), чтобы так поступить?
Погуляла она, дай бог, да-с... Ну, не так, как я, но погуляла.
А тот, который непосредственно передо мной был, Константином его звали (это его ребеночек в белой эмалированной ванночке, видимо, лежал), умер при невыясненных обстоятельствах.
Нашли его по месту жительства. В холостяцкой квартире. Сердце в ванне остановилось. Это у здорового двадцатипятилетнего парня. Точно Вериных рук дело. Отравила. У нее лекарствами два холодильника забито. На кухне и на маленькой веранде. И еще две большие картонные коробки в настенном шкафчике с красным крестом и полумесяцем. Любит она лечиться, ничего не скажешь. И все про фармакопею знает. Что можно, что нельзя, что надо жевать, а что сразу глотать.
Все знает... Мне врач один из скорой помощи как-то говорил, что если дать человеку одновременно два совершенно безобидных лекарства, кажется, от сердца и от давления – то он отправится на тот свет вполне естественным путем.
Но любовников травить вполне простительно. Почему не отравить сукиного кота, который пенки слизывает, а жениться не хочет? Это понятно... А вот беззащитных пенсионеров на тот свет с мучениями отправлять – это ни в одни ворота не лезет. Явный прогресс болезни...
Прогресс... Прогресс... Погоди, погоди. Еще до того времени, как мы целоваться начали, Вера поскользнулась на гололеде и упала. Ударилась головой и копчиком. И с тех пор чудеса-то и начались. На дачу меня затащила. Замуж вышла... Разве психически нормальная женщина с радужным будущим пошла бы за меня, старого дурака с многочисленными умственными вывихами? С моим категорическим императивом и одной зубной щеткой в личном имуществе? Вряд ли... Особенно москвичка с красным дипломом МГУ и хорошими шансами на зарплату в пять тысяч не нашими деньгами.
...Вот попался! Знал бы, соломку под попочку ее подстелил. Под копчик. Хотя чего жалеть? Если бы она не хрястнулась, Наташа бы не родилась... Моя ненаглядная девочка. Да, дела... С одной стороны Наташа, мое продолжение, моя радость, моя доченька ненаглядная, а с другой – Вера...
А может, я придумываю? Ну, конечно, придумываю. И эту тюрьму придумал... И сережку придумал. И платок окровавленный...
Надо будет все проверить. Поспрашивать ее друзей. Особенно тех, с которыми она шуры-муры разводила. Если этот парень, то есть Константин, на ее счету, то ни о какой эпилепсии говорить не приходится. Хотя нет... Бабу Фросю с ее мужем мог убить либо эпилептик, либо шизофреник. Никаких мотивов для здорового человека... Пресс для чеснока, гречка с органами... Безвкусно-то как... Пошло. Механистично. Кризис жанра, как говориться. Или дегенерация.
Поспрашивать ее друзей... Ты, братец Чернов, крутой оптимист, совсем забыл, где находишься. И что как минимум десять лет тебе придется зону усиленного режима топтать. И «пайку хавать». Так что интерес у тебя праздный... Через десять лет Вера будет уже десять лет как замужем... А Наташа? Моя бедная доченька? Пройдет время и она поймет, кто у нее мать... Поймет и осудит? Или станет соучастницей? Дочки-матери – они спинами склеены. Нет! Не станет. Наташа – моя дочка. Все говорят, что в ней нет ничего от Веры. Вся в меня. Вылитая.
А может, Светлане Анатольевне все рассказать? Если, конечно, удастся отсюда выбраться. Вряд ли выберусь. На свидание придется звать. Тещу на свидание... Тещу.
...С тещей у меня поначалу складывались весьма неплохие отношения (по крайней мере, на мой взгляд). Светлана Анатольевна, молодая еще, неглупая женщина, в течение трех последних лет сидит с Наташей, в дождь и стужу прибегая в наш поселок из соседнего Королева ровно в 7-30. Вдобавок она стирает тонкие вещи дочери и постельное белье (остальное стираю я), готовит и убирается. Если бы мы оба не были Рыбами, да еще разнесенными до упора к Овну (я) и Водолею (она), то, несомненно, стали бы друзьями...
Хотя вряд ли бы стали. Очень уж мы разные люди. Во всем отличаемся. Например, отношением к Богу. В семье, из которой я вышел, в Него не верят, но Он, я думаю, на нас не в обиде. А теща с мужем и дочерью верят... Но их вера... Я бы не хотел, чтобы в меня так верили. Я вот, не верю, но Он для меня субъективно существует. Я часто думаю о Нем, говорю с Ним и о Нем. Он не то, чтобы моя совесть, Он – это то, к чему я стремлюсь всей душой. Справедливость, мудрость, всепрощение, надежда. А Светлана Анатольевна, Юрий Борисович, Вера? Они верят в Бога, но боятся его. И потому стремятся не к нему, а к земным благам, спокойствию, к комнатной температуре. И Наташу этому учат. Наверное, это правильно.
Еще, ворочаясь на нарах, я вспоминал стариков-соседей. Бабу Фросю с Петром Васильевичем. Видел воочию, как все было. Видел их, спящими под теплой периной, спящими спина к спине. Видел, как баба Фрося, лежавшая с краю, проснулась от странного звука и увидела на пороге Веру... Увидела, испугалась, вскочила со словами:
– Веруня, милая, что-нибудь случилось? С дочкой что-нибудь? С Женей?
– Нет, баба Фрося, с ними все хорошо... Со мной вот плохо. Можно я с вами посижу?
Странный огонь играет в глазах Веры... Холодный огонь. И эта спрятанная за спину рука... Баба Фрося почувствовала неладное. Она, крепкая, привычная к физическому труду, наверное, справилась бы с хрупкой и нескладной Верой. Но что она могла сделать с облачком газа, вырвавшимся из черного баллончика?
Я видел все это, лишь только закрывал глаза. Это и то, что случилось потом. И как-то после очередного «просмотра», уже в третьем часу ночи, я взмолился:
