- Они такие молодые, Рахун, - шептала она, - почти как мои мальчики... и улыбаются. Все - улыбаются. Разве это правильно - улыбаться смерти?
Да, молодые... молодые, еще не познавшие настоящей беды. Некоторые из них срываются и уходят первыми. С улыбкой. Даахи живут среди страха, боли и отчаяния, ими кормятся, на них взращивают силу хранителей. Но умирают с улыбкой, потому что в этот миг боль и страдания отступают перед ликованием возрождающейся жизни. В миг смерти хранитель счастлив.
Рахун развернул крыло и укутал им плачущую целительницу. Ведь другого ответа ей и не нужно.
5
Весна года 637 от потрясения тверди (двадцать пятый год Конфедерации), становище племени Суранов, Буннанские степи.
Жадиталь потушила горелку под перегонным кубом и вылила скопившуюся в охладителе жидкость в плоскую чашу, где уже были толченые плоды, желтоватый порошок и вязкий смолистый сок, который, если бы не буро-зеленый цвет, можно было принять за масло. Потом аккуратно взболтала и, взяв толстую полую иглу, повернулась к столу за спиной. На столе неподвижно лежала женщина, молодая и все еще красивая: она даже сейчас полностью истощенной не выглядела, несмотря на сыпь от лопнувших под кожей сосудов. За время приготовления снадобья количество кровоподтеков еще увеличилось, на левом бедре, на локтевом сгибе и в правом подреберье, они уже слились в большие багровые пятна. Глаза ее были закрыты, а лицо расслаблено. Только чуть заметное движение груди да дрожащие веки юноши-хранителя, стоящего в изголовье, зарывшись пальцами в растрепанные волосы степнячки, говорили о том, что она все еще жива.
Та самая несчастная мать, что в первый день пыталась отнять у Шахула своих умирающих детей. Когда хаа-сар принес именно ее, Жадиталь дала себе слово: все или ничего. Если ей суждено справиться с лихорадкой, то это случится сейчас. Этой женщине умереть она не позволит.
Жадиталь развернула кисть больной ладонью вниз и осторожно ввела иглу в вену. Кровь часто закапала в заранее подставленный стеклянный сосуд. Несколько капель - и Жадиталь убрала иглу, хотя это уже было неважно: в месте укола рука успела вздуться новым кровоподтеком.
Целительница не стала отвлекаться. Тонкой изогнутой трубкой она сначала еще раз перемешала свое снадобье, зацепила несколько капель внутри трубки и, добавив их в сосуд, взболтала вместе с кровью больной степнячки. Потом спокойным, уже привычным движением стянула тонкую кожаную перчатку с левой руки и выплеснула содержимое сосуда в середину собранной ковшиком ладони. Сжала, растерла, впитала в сознание, сама мысленно просочилась в растекшиеся по коже капельки, прислушалась...
Сотворить такое впервые десять дней назад ей было страшно: страшно заразиться, прикасаясь к больной крови голыми руками, страшно умереть. Тут, вдали от дома, на глазах своих учеников, подцепить лихорадку и в собственных нечистотах истечь кровью, так и не найдя лекарства, - это было не просто страшно, это было немыслимым позором и поражением.
К тому же ей совсем не нравилось ставить опыты на страдающих людях.
Раньше, когда в Сером замке она лечила добрых тиронцев и окрестных селян, такой нужды не было: способ исцеления находился легко и быстро. Стоило только собрать силу, рассеянную вокруг, и направить ее на больного - и все становилось понятным: этому помогут укрепляющие травы, свежий воздух и усиленное питание; тому надо сварить противоядие от негодных грибов; а другому дать немного яда, чтобы убить паразитов. Одному - лежать и много пить, другому, напротив, - есть поменьше и побольше двигаться... а если больной совсем плох, то можно было поделиться этой собранной силой, влить ее в умирающее тело, научить самоисцелению. Мир богат, а Творящие щедры к людям: если понять, в чем кроется причина недуга, правильно настроить и немного подтолкнуть - организм сам справляется с большинством болезней.
Но тут Жадиталь встретилась с чем-то таким, что не могла понять сразу. Ни понять, ни тем более, победить. Несколько первых дней она только и делала, что вместе с учениками ходила от юрты к юрте, осматривала больных, спрашивала, наблюдала, прощупывала магией.
Ваджра, собрав под своим началом спасенных кровью даахи помощниц, наладил уход за больными. Доду, не такой способный лекарь, как его приятель, прекрасно управился со стихиями: спалил скверну, свежим ветром истребил смрад смерти, отыскал источники грунтовых вод. Теперь у Суранов были и обученные сиделки, и чистое небо, и три полных до краев колодца. Только это не остановило болезнь.
Чистота и уход все же немного помогали: на четвертый день после прибытия Жадиталь заметила, что больные стали держаться чуть дольше, а вновь зараженных стало чуть меньше, и на пятые сутки она даже ждала перелома, но... чуда не случилось.
Лихорадка протекала по-прежнему: сначала жар, слабость и ломота в теле, потом кашель, понос и рвота. На второй-третий день в выделениях появлялась кровь, и после этого недуг убивал на глазах: кровь начинала течь изо рта и носа, появлялась в моче, в слезах, кожа покрывалась сыпью и синяками, все тело сочилось кровью, как намокшая губка. Через сутки после начала кровотечения отказывали органы и наступала смерть. Естественной смерти хааши зачастую не дожидались - тихо усыпляли больных и добивали.
Убийства, снова и снова... Кажется, Жадиталь поняла, почему это необходимо... вроде бы. Каждый день в стойбище умирали не только сураны, но и стражи ордена. Но смириться с этим так и не могла. Она пыталась выходить даже тех, у кого кровь текла, не прекращаясь. И ей даже удалось продлить жизнь некоторым умирающим... и опять два дня, целых два дня тешить себя обманчивой надеждой, что перелом вот-вот наступит. И опять принять поражение.
Только полностью осознав, что все ее знания степнякам не помогут, она решилась испытать новое снадобье на живом еще человеке.
- Мне нужен доброволец, - сказала она Шахулу, и едва успела вернуться в лабораторию, как один из стражей принес на руках больного и бережно уложил на операционный стол. Сам замер у изголовья, всем видом давая понять, что не уйдет.
Ее первым подопытным был мужчина, немолодой, но еще крепкий, хотя и истощённой лихорадкой. Жадиталь оценила небольшие и пока редкие кровоподтеки на коже, заглянула в мутные бессмысленные глаза больного и спросила:
- Он согласился?
Страж опустил пальцы на голову больного и сказал:
- Он умрет к закату, - как будто это был тот самый ответ, которого она ждала. А потом заглянул в глаза и добавил: - Не волнуйся, госпожа магистр, делай все, что тебе нужно. Он не почувствует боли.
«А ты? Сам-то ты готов к вивисекции?» - хотелось ей спросить, но она спросила другое:
- Сколько тебе лет, хранитель?
- Двадцать шесть.
Что ж, ей хотя бы не придется истязать ребенка...
В тот день она, помнится, с трепетом снимала перчатку, долго и тщательно изучала свою ладонь, выискивая ранки и трещинки, и, даже ничего не обнаружив, до самого конца боялась заразиться. Перепробовала восемь рецептов, проверяла действие снадобья на кровь и плоть больного, даже на живые еще внутренние органы... но степняк все равно к вечеру умер. Как следующий на другой день, и следующий, и следующий... на пятый день с подопытным на руках пришел другой страж, гораздо моложе. Жадиталь не спросила у него ни имени, ни возраста, не стала даже узнавать, где ее прежний помощник, просто начала работать. Только к ночи пошла в лагерь хранителей, отыскала своего знакомца под плащом и, присев рядом, заплакала. Она бы, наверное, прорыдала до рассвета, если бы Ваджра не привел Шахула.
Ту ночь она так и проспала на коленях старого хааши, укутанная в его меховой плащ, а утром снова принялась за работу: обход больных, основные процедуры и опыты в лаборатории.
Но теперь она уже и плакать разучилась, и не вспоминала, что может заразиться - привыкла. А может быть, слишком устала. В любом случае, думать об этом времени не было - для кого-то в стойбище каждый час становился последним.
