Перед лесопилками растаскивали сплавные плоты, которые спускались по реке в течение многих и многих дней. Бесконечно длинные канаты с огромными крюками сначала цепляли, а затем тащили огромные стволы деревьев, которые поднимались по наклонной поверхности, а затем исчезали, всасывались в необъятный рот. За каждым бревном опускался тяжелый медный занавес. Чтобы иметь представление о внутреннем устройстве лесопилки, нужно было найти время посетить одну из них.

Офицеры объяснили нам, что в дельте находится более ста лесопилок, а протяженность причалов превышает 80 километров.

Наконец мы вышли из русла и вошли в саму Двину. Слева, а значит, на правом берегу, мы увидели город Архангельск: низкие дома и церковь с зелеными стенами и золотыми куполами. Это был собор. Немного дальше – шпиль католической церкви. За исключением этих двух монументов, все было одной высоты. На правом берегу в бинокль можно было различить корабли, пришвартованные к новым причалам, а позади них – речной-морской вокзал правого берега.

Некоторое количество кораблей стояло на якоре посреди реки. Им было, если можно так выразиться, некуда причалить. Все, кто зимовал в Архангельске, воспользовались ледоходом, чтобы выйти в море. Мы их встретили в эстуарии – они не смогли пройти дальше из-за того, что снова появился паковый лед.

Прибытие в Архангельск было всегда запоминающимся событием. Для начала нужно было преодолеть архангельскую мель, затем подняться на 50 километров по дельте площадью более тысячи квадратных километров, состоящей более чем из сотни островов. Этот путь описал еще один французский военный. Эмиль Зави был направлен в Россию в качестве санитара в мае 1917 года и рассказал о своем путешествии в книге «От Архангельска до Персидского залива – приключения пятидесяти французов в Персии» (Émile Zavie. D’Archangel au golfe Persique – aventure de cinquante Français en Perse. Paris: La cité des livres, 1927). Его рассказ мог бы быть озаглавлен «Злоключения французского санитарного отряда на Кавказе во время хаоса русской революции». Зави прибыл в Архангельск морем. Вот как он об этом рассказывает:

Длинные черные волны, за которыми открываются другие волны, цвета навозной жижи. Россия – это вон та еще более темная линия, надвигающаяся на нас… К полудню можно было различить леса на этих берегах. Густой туман… Песчаные банки, деревянные дома, все одинаковые, и леса до самого горизонта, под небом, загроможденным тучами. Морские волны уже не столь тяжелы. Мы скоро прибудем.

Так завершилось наше путешествие. Выйдя из Ливерпуля 26 мая, оставив за бортом Ирландию, Шотландию, Фарерские острова, наш небольшой грузовой корабль вошел в Северный Ледовитый океан под 78 градусом, где он встретил льды и аванпосты паковых льдов.

Повернув на юг, он направился к Мурманскому берегу, в течение недели укрывался от немецких подводных лодок в старом порту Романов [Мурманск], потом по Белому морю достиг устья Северной Двины, с берегами, поросшими нежной зеленью.

Вот узкие плоские полуострова, островки, тоже зеленые, как ковер прерий, казалось, окружившие наш сухогруз. Мы медленно движемся вперед по этой узкой реке, в которую не могут проникнуть большие корабли… Причалы – это толстые балки, погруженные в воду. Штабеля древесины лежат вдоль берегов. Крестьяне, в серых или синих фуражках, в красных рубашках-косоворотках грузят корабли. Женщины, одетые в желтое, в красное, повязанные белыми платками, смотрят, как мы проплываем мимо. У них круглые лица, они плотные, а кожа загорелая. Мы тихо скользим среди этого народа, который с ошеломленным видом нас рассматривает… Великое спокойствие обволакивает все на свете: собак перед деревянными дверьми, стреноженых лошадей, стоящих с опущенными руками рабочих…

Среди деревянных домиков, покрашенных в кричащие цвета, и лесов, которые выходят на самый берег, появляются церкви, тоже деревянные, неистово раскрашенные в фиолетовый, желтый или зеленый цвет. Все они византийской формы, что удивительно посреди этого северного пейзажа.

Канал расширяется; появляются жилища, построенные из камня и кирпича. Мы подходим к городу…

Вернемся в ту эпоху, когда Архангельск был основан. Это было не создание из ничего, а своего рода завершение. Строительство Михайло-Архангельского монастыря началось в 1389 году, по-видимому, на месте монастыря XII века. Он контролировал проход кораблей по Двине в Белое море и был частью широкой сети монастырей, включавшей в себя и Николо-Корельский монастырь в устье Двины, и Усть-Кольский и Печенгский монастыри на норвежской границе. Развивающаяся область подчинялась укрепленному монастырю на Соловецких островах, основанному в 1429 году.

С 1584 года многие иностранные купцы стали проводить каждое лето в Архангельске, а затем поселились здесь со своими семьями, оставаясь в городе на весь год или проводя зиму в Москве. Несколько семей обосновались в факториях, устроенных вдоль дороги от Москвы до Архангельска, по которой везли товары (Холмогоры, Вологда, Ярославль). Несмотря на снижение деловой активности после постройки Петербурга в 1703 году, голландцы продолжали жить в Архангельске вплоть до революции 1917 года. Именно голландцы основали многие промышленные производства, в которых нуждалась Россия, например, первый металлургический завод в Туле, который производил оружие и амуницию[21], пороховые, полотняные, бумажные и стеклодувные заводы.

Имена многих из них выдают французское происхождение: они стали частью первой волны гугенотской эмиграции, бежавшей от религиозных войн. Например, Оливье Брюнель, уроженец Брюсселя, исследовал восточную часть Белого моря и дошел до устья Оби в 1584 году; он умер на обратном пути к Печенгскому монастырю на Кольском полуострове. Назовем еще и такие фамилии, как Фожелар, де Ла Далль, де Мушерон, Ле Мэр, Дю Мулен… Они купили право рыбной ловли на Кольском полуострове и получили различные монопольные права, например, на экспорт икры (астраханская икра, происходившая из Каспийского моря, экспортировалась в Венецию через Архангельск!).

Некоторые сохраняли связи с Францией, например братья Бальтазар и Мельхиор де Мушероны, нормандцы по рождению. Вероятно, именно Мельхиор был агентом французской компании, которую учредил в Москве и Архангельске приплывший в Россию вслед за Жаном Соважем Жак Паран; возможно, о нем думал Данзей, когда писал герцогу Жуайезу: «Я постараюсь послать Вам человека, который прожил более 20 лет в Московии, хорошо умеет говорить на языке этой страны, чтобы он подробнее рассказал Вам о русских делах»[22]. Бальтазар станет инициатором двух первых путешествий Баренца в 1594 и 1595 годах.

Голландцы, англичане и французы оказались в Белом море неслучайно. Подобно датчанам, они с 1560-х годов вели торговлю с Россией напрямую. До взятия Нарвы русскими в 1558 году приходилось торговать через ганзейский город Ревель (Таллин); до 1558 года с Россией фактически торговали только голландцы и жители Любека[23].

С начала 1560-х годов каждый год в Нарве разгружались сотни кораблей, в том числе около десяти французских. Таким образом, можно смело предположить, что каждый десятый торгующий с Россией корабль был французским (в особенности если речь шла о соли и вине). Так как Голландия была страной-посредником, перераспределявшей товары по всей Европе, можно предположить, что и на голландских кораблях в Россию доставлялось немало французских товаров. Таким образом, начиная с 1560 года можно говорить о прямой торговле между Францией и Россией, что стало следствием взятия русскими Нарвы.

Жители Любека, голландцы, а теперь и французы экспортировали в разных количествах золото, серебро, шерсть, льняное полотно, шелк, хлопковые ткани, металлы, военные припасы, медикаменты, соль, вино, пиво, фрукты, сахар, стекло, бумагу, красящие вещества. Взамен русские могли предложить интересные европейцам товары, поскольку кроме собственного сырья (меха, жир, кожа, лен, пенька) они могли доставлять товары с Ближнего Востока по Каспийскому морю и по Волге, которую после завоевания Казанского и Астраханского ханств они полностью контролировали. Это был период, когда Россия развивалась; возник зародыш «среднего класса», начинавший интересоваться западноевропейскими товарами. Одним словом, эта торговля становилась все масштабнее, несмотря на трудности в Балтийском море: пиратство, Северную Семилетнюю войну и польско-шведскую блокаду. Но в итоге трудности плавания по Балтике и утрата русскими Ливонии в пользу Польши и Швеции (договоры 1582 и 1583 годов) привели к тому, что привычный путь морской торговли с Россией оказался заблокирован. Сухопутный же маршрут представлял интерес только для легких предметов большой ценности, например мехов. Если же учесть, что отношения между Россией и Польшей, простиравшейся от Балтийского моря до Черного, по-прежнему были напряженными, что Крымское ханство еще было весьма могущественно, а на Черном море господствовали турки, торговцам оставалась лишь одна возможность: северный путь.