Справедливость подобного воспоминания подтверждает и характерная записка Марии Федоровны к великой княжне Марии Павловне, относящаяся ко времени пребывания Карла Фридриха в Петербурге: «Дорогие дети: Мама вам отвечает, что если принц Карл хочет ограничиться тем, чтобы сообщить о своих чувствах к моей маленькой Мари и об обетах, которые он хочет дать, я могу их выслушать, чтобы передать потом моей дочери, не позволяя при этом заранее предвосхищать ее ответ: это, я думаю, мои дорогие дети, и называется действовать так, как я должна действовать, до тех пор, пока не получу прямых указаний от моей дочери»[25].

И действительно, окончательное решение вопроса о предстоящем браке принято было по добровольному согласию Марии Павловны. Как описывала дочь все того же С.И. Муханова, присутствовавшего при решительном объяснении молодых людей, которое происходило в Павловске, в Елизаветинском (Краснодолинном) павильоне: «Отец увидел, что принц, сходя с лестницы, целовал руку Марии Павловны. Тут сердце ему сказало, что судьба милой великой княжны решена. А вечером он получил записку от императрицы, написанную на небольшом листочке: “Благословите нас, батюшка, мы просватали Великую Княжну за Принца Веймарского”»[26].

Торжественное их обручение состоялось 18 января 1804 г., весну и начало лета жених с невестой провели с императрицей-матерью в Павловске, бракосочетание, приуроченное ко дню ангела Марии (матери и дочери), состоялось 22 июля.

Собственно, вся последующая жизнь Марии Павловны, несмотря ни на какие бури, и личные, и политические, не позволяет сомневаться в том, что брак этот был по любви и по взаимной склонности, а не только по политическому расчету. В первый год своей веймарской жизни она не без смущения и с детской непосредственностью признается в письме к матери, что, посмотрев утром на отправляющегося на охоту мужа, одетого в охотничий костюм, она с гордостью подумала, какой же он все-таки красавчик («un beau garçon»). И как потом она устыдилась своих мыслей[27]. Но и на следующий год, уже многое пережив, в том числе и смерть своего первенца, Мария Павловна пишет матери: «Я настолько счастлива, насколько это возможно. Не правда ли, Маменька, что это хорошее вступление? По крайней мере, оно истинное. Я не могу себе представить более спокойной семейной жизни, но я также не знаю кого-либо, кто бы обладал характером, подобным характеру Принца; он само постоянство и сама доброта: мы женаты вот уже почти два года, а он все такой же в отношении меня. К нему пришла такая охота к занятиям, что я надеюсь, что через несколько лет он сможет действенно помогать своему Отцу»[28].

О благородстве Карла Фридриха безусловно говорит и публикуемое в этой книге письмо 1806 г., написанное в страшную для Веймара годину, когда императорская семья потребовала возвращения Марии Павловны в Россию («Вы сестра Русского Императора, и если есть политические причины, которые заставляют Его желать Вашего приезда в Петербург ‹…› то власть мужа заканчивается, и все мы, кто Вас так любит и обожает, не можем сделать ничего лучшего, как доверить выбор пути, по которому Вы последуете, Вашему светлому уму» (см. с. 396 – 397 наст. изд.) И даже Мария Федоровна, которая, судя по всему, впоследствии была не слишком высокого мнения о своем зяте, все же никогда не подвергала сомнению искренность их отношений с дочерью. Так, обсуждая проект брака своей младшей дочери Екатерины Павловны, «нашей Катюши», она напишет 25 мая 1807 г. Александру: «Мое сердце желает только одного ее счастия ‹…› Чтобы мои дочери были счастливы, надо только, чтобы их супруги имели сердечные качества. Можно ли быть более ничтожным, более лишенным здравого смысла и способностей, говоря между нами, чем принц Веймарский? Но у него доброе сердце, и Мария счастлива с ним и нежно любит его[29].

Отъезд из Петербурга Марии Павловны и Карла Фридриха был назначен на 24 сентября 1804 г. Собственно, именно в это время, еще в Петербурге, и начинается их переписка, которая проливает несколько иной свет на внешне, казалось бы, благополучную картину. Необходимость расстаться с семьей и прежде всего с матушкой (Марией Федоровной) и любимым братом Александром причиняет Марии Павловне страдания – в такой степени, что Мария Федоровна отсылает Александра из Таврического дворца, откуда отбывала герцогская чета, чтобы избавить дочь от боли прощания, – страшный миг, о котором и Мария Павловна, и Александр постоянно вспоминают в своих первых письмах как о страшной жертве, принесенной ими обоими. Появляются в письмах и темные намеки на беды и горести, которые Марии Павловне пришлось перенести и которые она будет переносить в дальнейшем («Этим утром в церкви воспоминание о том, что случилось со мной восемь дней назад, все мои потери, мои сожаления вернулись ко мне; судите о моем состоянии, о том тягостном принуждении, с которым меня заставили смириться, о чувствах, которые меня одолевают»). Строки эти вступают в некоторое противоречие с представлением о добровольном согласии Марии Павловны выйти замуж за Карла Фридриха, и остается только гадать, была ли то боль, испытываемая от расставания с семьей и отечеством, что пересиливала расположение к юному мужу, или же – во всяком случае отчасти – сам литературный характер писем подсказывал Марии Павловне драматическое развитие сюжета.

С дороги Мария Павловна посылает Александру (впрочем, так же она поступает и в отношении к другим членам своей семьи) разнообразные подарки и радостно получает в свою очередь подарки от него. В основном это мелочи, перчатки, гребень, колокольчик, но все это ей безмерно дорого как память, как дорог ей и русский язык, на котором она умоляет писать брата («Это вызвало у меня такую радость, которую я не в состоянии Вам описать, в особенности когда я увидела Ваш почерк и адреса на конверте, написанные по-русски, умоляю, пишите на этом столь дорогом для меня языке так часто, как только вы можете»). Впрочем, этой просьбе сестры Александр не внял.

В дорожных письмах Мария Павловна описывает и впечатления от путешествия: подспудный страх перед великими умами Веймара (Гете, Шиллер, Виланд), с которыми ей предстоит встретиться по прибытии на новую родину, становится, по-видимому, причиной того, что и профессора Дерптского университета вызывают у нее поначалу страшное смущение – им она предпочитает общение с дядюшкой и тетушкой, Александром Вюртембергским и его женой Антонией, которые принимают их в Риге.

В Шнейдемюле, при въезде в Пруссию, молодую чету встречает правящий герцог Саксен-Веймарский Карл Август, выехавший им навстречу. А 9 ноября 1804 г. они совершают свой торжественный въезд в Веймар, где к этому событию давно уже готовились. Впрочем, вопреки общепринятой официальной версии, трактующей въезд Марии как апофеоз, многие отнеслись к нему далеко не однозначно. Так, Август, принц Саксен-Гота, поначалу саркастически сравнил въезд Марии Павловны в Веймар с въездом Помпея и Цезаря в Рим[30]. Вдовствующая герцогиня Анна Амалия, великая устроительница веймарского «Двора муз», в ноябре 1804 г. иронически описывала, как «со смирением и терпением, на последней ступени герцогского дворца, ждала прибытия ее Императорского высочества». Гете, которому было поручено написание «протокольного» стихотворного приветствия Марии Павловне, писать его отказался, передоверив эту «честь» Шиллеру.

Однако обаяние Марии Павловны, которое отмечали многие современники, в сочетании с ее образованностью и тем живым интересом, которое она сразу же проявила к наукам и художествам, позволило ей вскоре завоевать даже и сердца людей, a priori относившихся к ней достаточно предвзято. Все та же Анна Амалия сообщала уже вскоре после прибытия Марии Павловны в Веймар Людвигу Кнебелю: «С великой радостью могу сказать вам, что моя внучка просто клад… Она принесла нам счастье и благословение. У нее полное отсутствие мелочной гордости. Всякому она умеет сказать что-нибудь приятное и чутко понимает доброе и прекрасное. Мужу своему она настоящий друг, и он ее глубоко ценит и любит… Все на нее здесь молятся»[31].