Со злостью выплюнул окурок, повернулся и, прихрамывая, пошел по улице. На перекрестке Зубов столкнулся с патрулем — старшина и двое солдат. Что они так смотрят на него? Не подозревают ли? Захромал еще более: глядите, дескать, на защитника Родины!

— Из госпиталя? — спросил старшина.

— Так точно, — сдерживая волнение, ответил Зубов, вытягиваясь по стойке «смирно».

— Видать, вояка, — осклабился старшина. И как бы между прочим: — Документы есть?

— А как же, товарищ старшина.

«Хромой» порылся в кармане гимнастерки, подал справку, заверенную госпитальной печатью. Старшина не спеша прочел ее, окинул бойца придирчивым взглядом:

— Отвоевался, значит… И куда теперь?

— Где-нибудь пристроюсь, — невесело отозвался Зубов. Руки здоровы, сапожничать умею. А то и другую работу смогу… Не пропаду!

— Женат?

— Не успел, товарищ старшина. То на финской был, то на эту войну попал. Видно, судьба такая — ни кола, ни двора. Круглый бобыль, да еще калека.

Старшина вернул справку, потрогал медаль на груди солдата:

— Ну, что ж, устраивайся. Теперь в самый раз жениться. Такую женку можно отхватить, что и во сне не снилось! — он приложил руку к фуражке. — Успехов тебе.

— Счастливо оставаться! — козырнул Зубов. А сам подумал: «Дурак. Липовую справку за настоящую принял. Но все-таки пора уходить».

Когда Донцова привели в комендатуру, комендант удивился, а узнав, в чем дело, приказал немедленно отправить его в часть.

— Есть, — козырнул старшина.

— Девушку тоже зря задержали, — сказал Донцов, когда вышли из комендатуры.

— Она ж беспаспортная! — взорвался старшина. — Откуда ж мне знать, кто такая!

— Из села она, а там паспортов не дают!

— Не мое дело, где дают, а где не дают. Нет документа, значит, задерживать… Выяснять… А дивчина, о которой спрашиваешь, на Глухом переулке… Ничего с ней не станется.

Степан готов был сейчас же отправиться в Глухой переулок, чтобы повидаться с Наташей, но старшина решительно запротестовал.

— Вот посажу на поезд, а там хоть на ходу прыгай. И вообще, некогда мне с тобой возиться.

Поезд шел медленно. Степан ворочался на полке. Думал о боевых друзьях, о том, как сейчас дома, в Червоной Дибровке, где хозяйничают немцы и где осталась одна в хате бабка Секлетея, вырастившая и воспитавшая его, мальчишку-сироту.

Утром, сойдя на маленькой станции, Донцов быстро нашел расположение полка. Но ему опять не повезло. Полк, в который он так спешил, ночью снялся и ушел в горы. Так объяснил солдат-инвалид, оставленный для охраны имущества.

Донцову ничего не оставалось, как только вернуться в Сухуми.

Прямо с вокзала, бегом, помчался он в Глухой переулок. Может, Наташа еще там?.. Запыхавшийся, вспотевший, подбежал к дежурному. Нет, ушла… Как только справку получила, и на минуту не задержалась. На курсы медсестер…

— Где ж ее искать теперь? — спросил Степан.

— Любишь — найдешь! — подмигнул дежурный.

Степан зашел в один, другой госпиталь, порасспрашивал — нет. Курсы медсестер, они ведь без отрыва… К кому ни обращался, никто не знает. Пошел в комендатуру. Пусть направляют в другую часть, ему все равно.

Преодолев последние ступеньки каменной лестницы, остановился. Перед ним: обгорелые бревна, битое стекло, кирпичи… Рядом с воронкой вывороченные с корнем кипарисы… Ни однорукого коменданта, ни самой комендатуры… Ничего не осталось.

Несколько минут стоял, раздумывая. Затем вскинул на плечо вещмешок, повернулся и пошел в горы. Не удалось встать к орудию, так о чем горевать? Пойдет в пехоту. В Орлиных скалах его всегда примут.

Но идти в Орлиные скалы не пришлось. Батальон Колнобокого отходил к Сухуми. Выбравшись из города, Донцов вскоре повстречал его. Представился комбату, хотел доложить, как положено по форме, но тот махнул рукой — не до этого! Надо было рыть окопы, устраивать пулеметные гнезда, тянуть связь; делать все, чтобы дать противнику отпор, остановить его.

Донцов попал в первую роту, которой командовал лейтенант Иванников. Ходил в наряды, подменял пулеметчика, работал на кухне, делал все, что приходилось. А вот сегодня вместе с другими бойцами строил наблюдательный пункт. Рана зажила, и Донцов бойко орудовал лопатой. Однако ротный Иванников не дал ему закончить работу. Предложил готовиться к походу в тыл противника.

— Пойдете старшим, — ротный потушил окурок о камень, на котором сидел, приглушил голос до шепота. — Немцы готовятся к броску на Сухуми. Нам нужно отвлечь их внимание, сунуть, как говорится, палку в колесо. Необходимо совершить несколько вылазок, диверсий… В общем, внушить, что у них в тылу действует какая-то сила. Партизаны, например. Другого выхода нет… Думал всю ночь, кого послать — задание очень важное, а у нас тут больше новички. Хорошо, что ты вернулся. — Он смотрел на Степана, как бы спрашивая: а сам-то ты, как полагаешь, справишься? Хватит у тебя пороху?

Достав из планшетки двухкилометровку, Иванников разложил ее на коленях, заговорил о маршруте. Затем показал на черный кружок, обведенный красным карандашом:

— Вот здесь на отшибе живет старик. Ночевал у него, когда сюда шли… Все покажет.

Боевое задание пришлось по душе Степану: наконец-то для него нашлось настоящее дело! В тылу врага, как сказал ротный, представлялась полная свобода действий. Это особенно импонировало Донцову. С детства он привык к самостоятельности. Рос без отца и матери — на попечении бабки Секлетеи, которая ни в чем не перечила ему и всегда говаривала: «Мужики, они ить должны быть дюжии и смелыи». В шестнадцать лет, став трактористом, Степан нередко ночевал в поле, порой неделями не появлялся в селе. Если случалась поломка или еще что, прежде всего надеялся на себя. Машину знал хорошо и только в крайнем случае прибегал к посторонней помощи. Нелегкая работа укрепила его мышцы, помогла выработать выносливость, стойкость. А полтора года войны еще более закалили, сцементировали его прямой неподкупный характер.

Ночью Донцов повел солдат на северо-восток, чтобы этим, далеко не легким, но зато надежным обходным путем выйти в заданный квадрат. Солдат всего двое: Иван Макейчик и Федор Скворцов. Он сам выбрал их.

Часа в два ночи остановились на опушке леса. Перед ними в долине лежало селение. Ни собачьего лая, ни огонька. Тихо. Даже не верилось, что оно занято гитлеровцами. Немцы по ночам не воюют. Степан это знал, но было бы ошибкой думать, что сейчас они спят. «Эдельвейсы» — это вовсе не те цветочки, что свертываются на ночь. Звери они, как и все фашисты. Допусти оплошность, дай повод для тревоги, сразу вспыхнут ракеты, засвистят пули: чуток сон альпийских шакалов, пришедших в горы Кавказа.

Донцов подполз к крайнему дому, как советовал ротный. Минут пять лежал у крыльца. Наконец, поднявшись, стукнул пальцем в стекло. Немного погодя, изнутри донеслись какие-то звуки: «Может, там немцы?» — Степан отвел рычажок предохранителя. В сенцах послышался кашель, дверь приоткрылась, и оттуда высунулась голова старика.

— Я от Иванникова, — тихо сказал Донцов.

Старик весь в белом, как приведение, ступил ближе, присматриваясь к ночному гостю:

— От Алексея, значит? Входи, входи…

Макейчик затаился у плетня, Скворцов — чуть дальше, сзади.

Донцов вышел из дома минут через двадцать. Следом показался старик.

— А кони, мулы — где?

— Где ж им быть, как не в колхозной конюшне: и стойла, и корма — все, как следует быть.

Осторожно ступая, Донцов пошел в сторону конюшни. Макейчик как тень скользнул за ним. У дороги друзья опустились на землю, поползли. Скворцов с пулеметом в руках двинулся правее по кустарнику: если что — прикроет огнем.

Выглянув из-за стога сена, Степан увидел стоявший наискосок длинный сарай, покрытый соломой. Конюшня. До нее шагов десять. С минуту всматривался: где часовой? Темная фигура проплыла вдоль строения. На какое-то время скрылась за кучей навоза и появилась опять. Но странно, часовой не пошел назад, а почему-то направился к стогу сена, где лежат они с Макейчиком. Заметил? Нет. С земли хорошо видно: идет не спеша, будто прогуливается. Ясно, действует по инструкции: ходит, как приказано — от угла на угол, затем к стогу и обратно.